– Разве она не составлена? – с недоверием спросил Корнилович.

– Кем?

– Ну хотя бы англичанами.

– Что составлено англичанами, о том мы достоверно знать не можем. На английских картах торгового флота обозначено большое поднятие дна к норду от нас. Тот район считается небезопасным для мореплавания. Два года назад французская экспедиция нанесла на карту обширный район мелей и подводных рифов к зюйд-осту от нас. Теперь вот мы… Нет, господа, тут работы еще на несколько лет. Дело того стоит. Представьте-ка себе вершину скалистой горы, притопленную аршин на пять, этакий острый зуб… Пока такой не обнаружен, но ведь все может быть. Удар, пробоина – и мы тонем на мелком месте в трех тысячах миль от ближайшей суши. Ну не обидно?

– Не то слово.

– А ведь верно – затонувший материк.

– То ли затонувший, то ли никогда и не выныривавший.

– Бог с ним, – махнул рукой Пыхачев. – Павел Васильевич, распорядитесь прибавить оборотов. Курс двести шестьдесят.

Из полосатой трубы гуще повалил дым, забурлила за кормой вода. То здесь, то там медленно проплывали мимо и уходили вдаль зеленоватые пятна – вершины подводных гор. Лейтенант Гжатский, сходивший к себе в каюту за фотографическим аппаратом, сделал наудачу несколько снимков, недовольно качая головой, – понимал, что на фотопластинке отпечатается заурядный морской пейзаж.

Старший офицер заорал на любопытных матросов, высыпавших наверх поглазеть на разноцветную воду. Бардак! Вахтенные, по местам стоять! Подвахтенные, в распоряжение боцмана! Где боцман? Остальным разгильдяям отдыхать, чтоб вас так и этак…

Не любивший ругани Пыхачев поморщился – и совсем ушел, когда вынырнувший откуда-то квадратный Зорич стал переводить распоряжения Враницкого в более популярную форму. Особым разнообразием лексикона боцман не блистал – брал горлом, изрыгая матерные проклятия мощнейшими, хотя и несколько сиплыми басовыми раскатами, и временами подбадривал нерадивого тычком пудового кулака. Собравшийся было сойти вниз отец Варфоломей остановился, прислушиваясь. В глазах священника заиграли озорные огоньки – должно быть, батюшка припомнил детство, прошедшее в каком-нибудь малом городке, где подобный раскатам грома рев полицейского урядника, а то и самого станового пристава служит местной достопримечательностью не из последних.

– Смотрите! – ахнул вдруг кто-то.

Глаза отца Варфоломея остекленели. В обширной бороде открылся провал рта. Священник попятился, хватаясь за наперсный крест.

На миг воцарилось общее молчание.

– Господи! – ахнул Батеньков.

Быстро догоняя корвет, с востока шла громадная волна. Не встречая препятствий, она надвигалась бесшумно – гладкий сине-зеленый вал семисаженной высоты, протянувшийся от горизонта до горизонта. Проносясь над мелями, волна росла, и гребень ее норовил угрожающе загнуться. Все происходило в тишине. Чудовище подкрадывалось на мягких лапах.

Враницкий со всех ног бросился к рубке.

– Самый полный вперед!

– Есть, – Фаленберг, вахтенный начальник, перевел ручку машинного телеграфа со среднего на полный, а затем на самый полный. – Прикажете к повороту?

– Нет, – отрезал Враницкий. – Не успеем.

– Но…

– Молчите. Знаю.

Содрогаясь, «Победослав» увеличивал ход. Сориентировавшиеся офицеры и Зорич гнали вниз всех, кто не был нужен наверху.

Взглянув на накатывающийся вал, Фаленберг понял нехитрый замысел Враницкого. Повернуть, чтобы стать носом к волне, корвет не успеет. Вал придется принимать кормой; при этом скорость корвета пойдет ему во вред. Это риск, большой риск. Зато выгадываются несколько лишних секунд, может быть, четверть минуты, чтобы все, кто может, укрылись в чреве судна, а оставшиеся наверху закрепились.

«Либо всем жить, либо вместе тонуть», – подумал Фаленберг и, сняв фуражку, перекрестился.

Он не удивился решению старшего офицера, рискнувшего жизнью не кого-нибудь, а самого цесаревича. В начале похода Враницкий бы так, вероятно, не поступил. Но как можно теперь принимать решение, обрекающее нескольких моряков на вероятную гибель ради помятого императорского сыночка, пьяно храпящего сейчас у себя в каюте? Власти – хватит. Не хватит сил смотреть после этого людям в глаза.

– Живее! Шевелись! – кричали на палубе.

Несколько матросов полезли на ванты. Фаленберг видел, как немолодой кондуктор сноровисто привязывал себя к мачте. В рубку влетел Враницкий, хлопнул дверью.

– Сейчас начнется… Так держать! – Рулевому.

«Полный назад? – подумал Фаленберг. – Нет, поздно, толку не будет…» Он скосил глаза. Вал был рядом. Время как будто остановилось. Казалось, вал догоняет и не может догнать корвет, как Ахиллес черепаху. Но вот горизонт пополз вверх – стало быть, начала приподниматься корма. Потемнело. «Держись, братцы!» – закричал матрос на вантах.

И вал надвинулся. «Победослав» тяжко заскрипел всем корпусом и клюнул носом. Бушприт ушел под воду. На задирающуюся все выше корму лезла водяная гора. Став наклонно, корвет заскользил вниз. Ствол кормовой пушки задрался высоко в небо, как бы в намерении достать противника бомбой с небывалой еще дистанции.

«Господи, пронеси!» – взмолился Фаленберг. Как любой мало-мальски опытный моряк, он знал, что такое брочинг – потеря управляемости на попутной волне. Судно норовит стать к волне лагом, а это оверкиль и верная смерть. И ничего нельзя сделать – только молиться, чтобы волна пронеслась как можно быстрее.