... Первенец Иакова появился на свет в положенный срок, и Лия нарекла его: Рувим.

* * *

– А вот и наш братец ненаглядный, легок на помине, - молвил Иуда, задумчиво покусывая травинку.

На виске Симеона вздулась жила. Он хотел что-то сказать, но сдержался. Лишь белые кулаки выдавали его гнев.

– Стареет наш отец, - продолжал Иуда ровным голосом.
– Свои слабости, свои пристрастия, дело понятное. Нашу матушку он не жаловал никогда, только при чем здесь мы? Есть же предел и нашему терпению. Заметьте, братья, - кто из нас осмелился бы на подобную дерзость? Хотя бы чисто по-людски. Может быть, тебе, Неффалим, когда казалось, будто мы, братья твои, обязаны поклониться тебе как превосходящему нас? Или тебе, Симеон?

Симеон по-прежнему молчал, следя недобрым взглядом за Иосифом, спускавшимся с холма.

– Обед нам несет, - сказал Дан.
– Добрый.

– Да что мы в самом деле, братья?
– взорвался Левий. Его круглые совиные глаза смотрели возмущенно, пятерня яростно ерошила копну кудрявых волос.
– Сын Рахили преступил все границы бесстыдства и наглости! Неужели, перережь мы ему глотку, грех наш будет так уж тяжел?

Неффалим беспокойно заозирался: - Глотку? Левий, ты не...

– Я - не!
– рявкнул Левий, и Неффалим испуганно осекся.
– Уж кто-кто, а я - не! И Симеон - не! А вы, вы - вы скопище ослов и трусов! Ваше ничтожество не способно породить ни одного достойного мужчины чувства хорошей ненависти в том числе! Что ж, ладно. Мы с Симеоном и без того прокляты отцом нашим, нас не убудет. Уж мы-то не побоимся сделать за вас кое-какую неприятную работенку.

– Убью, как собаку, - резюмировал Симеон. Иосиф между тем приближался, прижимая к груди тяжелую корзину с провизией. Рувим встал, оглядел братьев и произнес негромко:

– Он, конечно, стервец, спору нет. Но крови не надо. И ее не будет говорю вам по праву старшего.

– Ого-го, где твое первородство, прелюбодей?
– крикнул Левий. Рувим продолжил, не отвечая:

– Не налагайте на него рук. Гораздо проще будет швырнуть его в яму, - и он указал пальцем в сторону иссохшего рва, который был скрыт жидкой рощей и находился в изрядном отдалении от Дофанского пастбища.
– Там спокон веку великая сушь, воды нет ни капли, а глубина такая, что брату никогда самому оттуда не выбраться. А крови не надо.

– Брось ты...
– начал было Левий, но Рувим пристально поглядел сперва на него, а после - в направлении Иосифа, который подошел уже совсем близко и махал рукой в приветствии. Рувим приложил палец к губам.

Братья поднялись с земли, и Иосиф был встречен молчанием. Радостное, приветливое выражение уже начало сползать с его лица, когда братья набросились на него, сорвали с него одежду, связали по рукам и ногам.

– Братья! Отец!
– попытался крикнуть Иосиф, и в тот же миг удар, нанесенный неизвестно кем, лишил его чувств.

– В ров!
– распорядился Рувим. Он возвышался над поверженным Иосифом, уперев кулаки в бока и широко расставив ноги. С каменным лицом он наблюдал, как Гад, Неффалим и Дан поднимают, кряхтя, упитанное тело брата-баловня. Левий мрачно смотрел исподлобья, молчал Симеон, а Иуду, похоже, происходившее вообще перестало занимать. Остальные стояли, отдуваясь, и не знали, куда деть свои руки.

Вскоре процессия тронулась. Рувим не двинулся с места. Иссахар, замыкавший шествие, остановился и вопросительно взглянул на него.

– Ступайте, ступайте, - дернул бородой Рувим.
– Я останусь, подожду вас. Надо же кому-то стеречь овец.

"Псы, - билось в его мозгу, - бешеные, кровожадные псы, вам это зачтется. Я не я буду, если не выручу недоумка".

* * *

Глядя из-под ладони на приближавшийся караван измаильтян, Иуда сосредоточенно потер переносицу. Иосиф, связанный, лежал на дне рва. Он пришел в себя, но от ужаса и боли не мог произнести ни слова. Иуда, поразмыслив, втянул голову в плечи, вздернул рыжую бороду и обратил лицо к братьям. Рассудительно звучали его слова:

– И что за польза в смерти нашего брата? Он плоть наша и кровь, а потому, если положиться на здравый смысл, разумнее выйдет продать его измаильтянам за... ну, сребреников за двадцать, положим... И тогда уж наверняка ни крови нашего брата не будет на нас, ни самая смерть его не отягчит грехом наши плечи. Брат!
– окликнул он Иосифа. Тот поднял глаза, наполнившиеся надеждой.
– Потерпи, брат! Эй, Дан! Левий! Ну-ка, спуститесь и достаньте его! Ничего, Дан встанет тебе на плечи... Караван уже совсем рядом, - добавил он шепотом, чтобы не слышал Иосиф.
– Так, отлично! Ну, еще чуть-чуть!
– командовал он.
– Оп-ля!
– и Иуда заключил Иосифа в объятия. Прости нас, брат, - молвил он, и глаза его подернулись пленкой.
– Прости, ты сам напросился, - и он поцеловал Иосифа в щеку. Обернулся и крикнул зычным голосом: - Сюда! Поспешите, задери вас нечистый!

Караван замедлил ход, помедлил и повернул на зов.

* * *

Когда братья скрылись в роще, а караван с купленным Иосифом - за ближайшим холмом, на дороге, ведшей ко рву в обход рощи, показалась бегущая фигура. Гигантскими скачками Рувим приближался к месту, которое он столь удачно, как ему казалось, выбрал для спасения Иосифа. И когда истинное положение дел открылось ему и он постиг весь ужас происшедшего, он рухнул в пыль и ударился лицом в мелкие колючие камни. "Брат мой! Брат мой единственный!" - вырвалось у него. Он разодрал свои одежды, он бился оземь седеющей головой, вминая в песок чахлые пучки сухой травы. Он бился и бился, через битье стараясь уяснить, чем же настолько, в конце концов, был дорог ему брат Иосиф - всего лишь один, по сути, из многих братьев, но почему-то с рождения им, Рувимом, отмеченный и выделенный из их числа. И сила ли его отчаяния, или нечто большее, пришедшее извне, потрясло его разум окончательно и бесповоротно: он, рожденный Лией, таинственными путями узрел темную каморку, ощутил страстное желание обманутого отца и возопил к Рахили: "Мама! Мама, чем я оправдаюсь пред тобою?"