Риган кивнула:

— Это куда лучше, чем я предполагала.

…Как она спокойна. Как покорна. Пораженный Гуннар спросил:

— И твое сердце не станет томиться по оставленным здесь любимым? — А как же твой любовник, сестрин муженек, хотел он спросить.

— Здесь у меня нет любимых, — она увидела безмолвный вопрос в его глазах и рассказала все о Иэне Фергюсоне:

— Моя девственность была принесена в жертву, чтобы осуществить коварный план возмездия, выношенный нашей матерью, и спасти Груочь от неминуемой мучительной смерти.

Только и всего, — закончила она.

— Так ты никогда не любила мужчину?

— Я никого и никогда не любила, пожалуй, кроме моей Груочь, — честно отвечала Риган. — Я не уверена даже, что понимаю, что это слово значит. Любовь? У матери моей любовь к отцу после его кончины превратилась в мучительную жажду мести. Кто знает, как она любила его раньше… А любовь ее к Груочь, тоже была ущербной, ведь любимая дочь была не более чем орудием мести в ее руках. Она холила и лелеяла ее, выкармливала ее грудью, но лишь затем, чтобы девочка с молоком матери всосала ненависть к обидчикам. Я же для матери была ничто. Пустое место. Только на смертном одре она сказала мне доброе слово. Только перед кончиной… До того меня как бы не существовало. Она ни разу не приложила меня к груди, ни разу не смазала мне ссадины целебной мазью, когда я была малышкой. Груочь — вот все, что у меня было, да и то лишь тогда, когда мать отпускала ее от себя. Любовь? Даже не знаю, что это значит. Да полно, существует ли она вообще, Гуннар Кровавый Топор?

И тут он понял, почему она не расплакалась после того, как он надругался над нею. Она, словно их легендарные» ледяные девы «. Он уже отчаянно завидовал тому, кто когда-нибудь разбудит ее чувственность, ее любовь. К тому же такой красавицы ему не приходилось еще встречать. Несмотря на все, что было в ее жизни, она была полна чистого очарования. Она умна и научится сгибаться, но никому не удастся сломить ее. Подобных ей во всем свете не сыщешь!

Люди Гуннара уже спускались с холма, гоня перед собою, словно стадо овец, стайку всхлипывающих женщин. Потом гребцы вставили весла в уключины. А женщин одну за другой загоняли на борт и усаживали прямо на доски под полотняный навес, где им было строго-настрого приказано сидеть смирно. А когда последний матрос взошел на борт, на корабле подняли парус и судно начало медленно удаляться от берега. Почти тотчас же женщины подняли громкий многоголосый вой, а некоторые даже рвали на себе волосы.

— Почему вы плачете? — спросила Риган свою соседку, совсем еще молоденькую девушку — худенькую, с веснушчатым личиком и громадными карими глазищами.

— Но, леди, — видно, девчушка сразу же распознала в Риган аристократку, — мы же навеки покидаем родную землю!

— И что же такое дорогое оставляете вы здесь? Что так горько оплакиваете? — требовательно спросила Риган.

— Да ведь они же собираются продать нас в рабство… — робко вставила одна из девушек.

— А для тех, кто вас вырастил, и для тех, кто заточил вас в обитель Святой Майры, для них разве не рабынями были вы? Признайтесь! Женщина в наших семьях — всего лишь бесправная рабыня. Вам просто предстоит сменить хозяев… — Риган говорила очень спокойно и рассудительно.

— Но эти кельты, говорят, язычники! — раздался женский крик.

Риган пожала плечами:

« — Все мужчины одним миром мазаны, — сказала она девушкам, а потом завернулась в плащ и устало закрыла глаза.

Вокруг нее перешептывались изумленные девушки, и вдруг раздался тоненький голосок:

— Ты мудра, госпожа. Теперь мне уже совсем не страшно…

Риган открыла глаза.

— Как тебя зовут? — спросила она веснушчатую девчонку. — Я Риган Мак-Дуфф из клана Бен Мак-Дун.

— Меня звать Морэг, — отвечала девочка. — Я не знаю, кто мои родители. Меня отослали к матери Уне одиннадцать лет назад, когда я была совсем еще ребенком…

— А что произошло с матушкой Уной? — с любопытством спросила Риган.

— Однажды с нею случился удар, она упала без чувств.

А когда пришла в себя, то у нес язык отнялся. Сперва монашки растерялись и не знали, что делать — ведь мать Уна была волевой женщиной и все всегда решала только сама. Тогда сестра Юб и объявила, что если эти овцы не могут самостоятельно принять никакого решения, то аббатисой станет она. И баста! Никто не посмел ей перечить. Попервости все было как и при матери Уне. А потом появился этот северянин Гуннар. Мать Юб говорила, что он ее дальний родственник. А потом неведомо куда стали исчезать молоденькие монахини, послушницы…

Сначала мы не понимали, что происходит. А однажды я случайно подслушала разговор матери Юб и Гуннара — они обсуждали, кто следующий исчезнет из обители Святой Майры. Я прислушалась, и тут до меня дошло, что они торгуют живым товаром. К тому же я поняла, что Гуннар Кровавый Топор — любовник матери Юб. Я хотела бежать к матери Уне и все ей рассказать, но задела табуретку, та с грохотом свалилась, мать Юб поймала меня — и моя участь была решена…

— Ас чего ты решила, что старая немощная женщина, которая не может даже говорить, поможет тебе, глупышка?

— Ты права, госпожа, — невозмутимо и весело согласилась Морэг, — но я просто не знала, как мне быть. К тому же в монастыре мне не нравилось… — понизив голос, призналась она.

Риган расхохоталась:

— Вот и мне тоже!

Плавание было спокойным, без приключений. Другие женщины поочередно то плакали, то молились, а Риган Мак-Дуфф и Морэг успели сдружиться. Обе они считали спутниц глупыми овцами, и вправду, к чему рыдать, если этим делу не поможешь?

Корабль был очень мощный, тяжелый, и, поскольку летний ветерок не мог наполнить паруса, гребцам пришлось изрядно попотеть. Женщин кормили хлебом и высушенной копченой рыбой, а вода была в бочонке, стоящем у главной мачты. Целыми-днями они перешептывались, сбившись в кучку, а ночами беспокойно спали, разметавшись под палубным тентом. Для отправления нужды предназначено было одно ведро на всех — по мере надобности оно опорожнялось прямо за борт.