Из окна покоя Карим-аль-Малика наблюдал за тем, как его друг обхаживает девчонку. Он никогда прежде не видел Аллаэддина столь нежным, столь терпеливым и ласковым с женщиной. Карим отчего-то решил, что на сей раз его друг чересчур расчувствовался. Нежный взгляд Аллаэддина, устремленный на прелестное личико Омы, служил предвестником чего-то куда большего, нежели мимолетное увлечение…

Заслышав звук открываемой двери. Карим отвернулся от окна. Лицо его озарила улыбка:

— Зейнаб! Хорошо ли тебе спалось?

— Хорошо, — призналась она. Да, она и вправду давно не чувствовала себя столь свежей и отдохнувшей, как нынче поутру, когда проснулась и не нашла его рядом. Она чуть улыбнулась.

— Продолжим наши занятия? — предложил он. — Разоблачись, моя красавица. Сегодня мы начнем постигать Науку Прикосновений. Наша чувствительная кожа крайне много значит в искусстве любви, Зейнаб. Очень важно узнать, как правильно ее ласкать. Ты должна научиться трогать самое себя, а также и своего господина так, чтобы пробудить все прочие чувства.

Риган была слегка ошарашена. Он говорил все это очень просто. Ничего бесстыдного не было в его голосе. Медленно она стянула с себя одежду. Отказываться было смешно — это она уже поняла. Прошлой ночью он убедительно доказал ей, что ждет от нее незамедлительного повиновения. — Почти все утро она билась над разодранной сорочкой, пытаясь ее зашить: не в ее правилах было бросаться вещами. Но нежная ткань была безнадежно испорчена…

Теперь, стягивая сорочку через голову, она бросила на него быстрый взгляд из-под густых золотистых ресниц. На нем были лишь белые панталоны, и в дневном свете тело его казалось необыкновенно красивым. Риган вдруг залилась краской. Да полно, разве мужчина может быть красив?

Он бесстрастно наблюдал за тем, как она раздевается. Она была само совершенство, но тем не менее он ясно отдавал себе отчет в том, что ему понадобится все его мастерство, чтобы научить это создание искусству любви. И все самообладание… Первой заповедью учеников самаркандской Школы Страсти было: «Не позволяй ученице затронуть твоего сердца». Прежде чем начать обучать женщину, надо полностью подчинить ее, но очень нежно, а вовсе не грубо. От учителя же требовались терпение, доброта и твердость, но сердце его должно оставаться холодным.

— Господин… — теперь она была совершенно обнажена.

Он вновь внимательно оглядел ее.

— Любовью заниматься можно в любое время дня и ночи, — начал он. — Хотя некоторые, страдающие излишней скромностью, считают, что страсть можно выпускать на волю лишь в темноте. Так вот, именно потому, что ты напугана, я решил, что, если мы будем проводить уроки при свете дня и ты будешь ясно видеть, что происходит, ты скорее избавишься от пустых страхов. Ты меня понимаешь?

Риган кивнула.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Но прежде чем мы займемся наукой прикосновений, ты должна принять новое имя, данное тебе. Теперь ты больше не можешь носить чужеземное имя.

— Но, если ты лишишь меня имени, данного мне при рождении, ты лишишь меня самой себя! — глаза Риган были полны отчаяния. — Я не хочу исчезнуть, мой господин!

— Но ведь ты — это гораздо больше, нежели просто имя, — спокойно произнес он. — И вовсе не имя делает тебя тем, что ты есть, Зейнаб. Ты никогда больше не воротишься на родину. Воспоминания навсегда останутся с тобою, но ими одними ты не проживешь. Ты должна разорвать с прошлым и отринуть прежнее имя, данное тебе матерью при рождении. Новое имя означает новую жизнь, и куда лучшую, нежели прежняя. А теперь скажи, как тебя зовут, моя красавица. Скажи: «Мое имя Зейнаб». Скажи!

На мгновение аквамариновые глаза наполнились слезами, которые, казалось, вот-вот заструятся по щекам. Губы упрямо сжались… Но вдруг она с трудом сглотнула и выговорила: «Мое имя Зейнаб. Оно означает» прекраснейшая «.

— Еще раз! — воодушевлял ее Карим.

— Я Зейнаб! — голос ее окреп.

— Хорошо! — он снизошел до похвалы, не оставшись равнодушным к ее тяжелой внутренней борьбе и победе над собой. Он вполне понимал, сколь трудно ей разрывать с прошлым, но был удовлетворен тем, что она поняла наконец: лишь вверив себя ему, сможет она выжить в новом для нее мире.

— А теперь подойди ко мне, — велел он. — Помни, что я, ни к чему не стану силой принуждать тебя, но теперь буду тебя касаться. Не нужно бояться меня, Зейнаб. Ты поняла?

— Да, мой господин.

Нет, она не станет бояться, а если и испугается, то он не увидит этого ни по ее лицу, ни по глазам…» Я Зейнаб, — думала она, свыкаясь со всем тем новым, что входило в ее жизнь с этим именем. — Я существо, созданное для ласк и восторга мужчины. Вся дальнейшая жизнь моя зависит от того, чему научит меня этот человек. Я не хочу в мужья чудовища, подобного Иэну Фергюсону. И не имею никакого желания провести остаток дней в обители, молясь Господу, о котором почти ничего не знаю… Я Зейнаб — «прекраснейшая»…«Усилием воли она преодолела дрожь, охватившую ее тело, когда Карим обнял ее и притянул к себе.