– Я думал, ты хоть из приличия скажешь пару слов о защите родины и о службе царю!
– сказал Юрий, совсем рассердившись.

– Вот это действительно в пользу бедных!
– расхохотался Николай. Смеялся он заразительно и не спеша; крепкие зубы, предупрежденные золотыми точками от разрушений, были белы и ровны, глаза веселы и насмешливы.
– Да, Юрий Петрович, я ошибся: конечно же, я служу для защиты престола и отечества от врагов унешних и унутренних и так далее, смотри памятку молодого матроса... Я думал, ты вырос из кадетского патриотизма. Эти вещи подразумеваются сами собой; если престол и отечество полетят к черту, тогда и нас с тобой не будет. Все мы существуем для войны. Для войны мы обрабатываем Митюх и обрабатываемся сами. Десятки лет мы драим медяшку и людей, чтобы четверть часа пострелять по неприятельскому кораблю для решения острого вопроса: кому раков кормить - нам или им? Это тоже известные вещи, и говорить о них - дурной тон. Когда-нибудь надо же положить свой живот на алтарь отечества, в уплату царю-батюшке за все то вкусное, что в этот живот попало на его денежки!

Юрий вскочил с кресла, выведенный из себя:

– Слушай, Николай, я прошу тебя прекратить этот разговор! Я не понимаю: или ты издеваешься от нечего делать, или у тебя очередной надрыв высокой души и ты хамишь все направо и налево!.. Точно я не знаю, что ты честный и прекрасный офицер!.. Точно я не знаю, что у тебя глаза горят, когда ты мечтаешь всадить снаряд в "Мольтке" или в "Дейчланда"! Чего ты ломешься, скажи на милость?

Лейтенант улыбался лениво и смотрел на брата, размахивавшего руками.

– Юрий, если ты хочешь кого-нибудь убедить, никогда не жестикулируй и не выпускай тысячу слов в минуту. Волнение неприлично для человека, знающего себе цену... Неужели факт, что масло из пупка Изиды не течет само собой, настолько тебя поразил, что ты потерял равновесие? Я полагал, ты умнее. Пойми, что оружие - в руках того, кто знает скрытый смысл вещей. Я даю тебе в руки это оружие. Пока ты молод, выработай в себе уменье делать глупости с серьезным видом - и тогда ты непобедим. Никогда не принимай ничего всерьез, все на свете - пыль, кроме собственного спокойствия.

– Очевидно, поэтому ты куришь гашиш и не спишь ночами, если Ирина полчаса поговорит с другим?
– спросил Юрий с открытым вызовом, целя в больное место.

Лейтенант встал и застегнул воротник кителя.

– Да. Потому что это касается лично меня. Ирина - моя, а все, что мое, для других должно быть свято. Мир - это я, все остальное сделано для моей потребы и удовольствия. Единственная вещь в жизни, которую следует принимать всерьез, - это твоя собственная душа. Прислушивайся к тому, что она повелевает. Мир может рухнуть вместе с флотом, отечеством, престолом и всеми абстрактными понятиями о долге, о чести и о прочем, но душа твоя всегда останется с тобой. И если ты служил ей, "не щадя живота своего, как верному, честному нелицемерному воину быть надлежит"* то крушение всей вселенной тебя мало взволнует... Пойдем, возьмем на ночь воздуху. Форменку оправь!..

______________

* Слова царской присяги.

Лейтенант подошел к зеркалу и, пригладив волосы, повернул выключатель и открыл дверь.

За дверью, в коридоре, стоял в выжидательной позе пожилой матрос в фуражке с козырьком, с дудкой и с нашивками на тучных покатых плечах. Форменка облепила его мягкую, почти женскую грудь, и чувствовалось, что она была влажна, - в коридоре было жарко.

– Ко мне, Сережин?
– спросил Ливитин-старший, задержавшись в дверях. Чего ж не постучал? Заходи.

– Не осмелился беспокоить вашскородь, как у вас братец в гостях, сказал Сережин густым и медленным голосом, входя и снимая фуражку.

– Рекомендую, - надежа и опора ротного командира, фельдфебель Сережин! Пусти-ка меня к столу, Юрий.

– Здорово, Сережин, - сказал Юрий, улыбаясь.

– Здравия желаю, господин гардемарин, - осторожно рявкнул Сережин и тотчас повернулся к лейтенанту: - Дозволите доложить, вашскородь?

Он положил на стол листки и карандаш и загудел, ловко принимая из-под рук лейтенанта подписанное:

– Как завтра большая приборка, - соды, мыла, ветоши от боцманов потребовается... Аттестат извольте подписать Пархоменко и Зикину, как направляющим на госпитальное излечение... Силину записка об арестовании, число суток извольте пометить, сколько прикажете...

– Постой! Кто Силина посадил?

– Так что заготовил по своему соображению, вашскородь, как ему лейтенант Греве утром заметили за грязное рабочее на катере.

– Много в карцер. Поставь под винтовку на час.

– Как прикажете, вашскородь, можно и под винтовку... Жалованье-то дозвольте на двоих за месяц, которые в госпиталь.

– Да...
– Лейтенант оглянулся.
– Юрик, изобрази государственный банк, лень в шкатулку идти. У тебя русская мелочь есть?

– Только марки.

– Два рубли шестьдесят всего и надо, вышскородь, не извольте беспокоиться, я из своих выдам, - сказал Сережин и, аккуратно собрав листки, вытянулся.
– Каких-либо приказаний не будет, вашскородь?

– Будет, - сказал Ливитин, улыбаясь.
– Во-первых, чтоб в роте все было в порядке (Сережин осклабился преданно и самодовольно), а во-вторых, у крестника, вероятно, зуб прорезался... Передай от меня и пожелай здоровья.