– Правда... только мне было не до смеху...

Оба опять понимающе фыркнули, и Юрий, поклонившись остальным офицерам, пошел к дверям под прыгающий мотив собачьего вальса. В коридоре лейтенант спросил все еще улыбающегося брата:

– На что Веткин намекает?

Сейчас признаться было уже легко, и Юрий рассказал ночное происшествие. Лейтенант расхохотался тоже.

– Веткин, ей-богу, остроумен! Умеет же человек во всем находить анекдот!.. А тебе наука - не шляйся по верхней палубе не по форме одетым, сказал Ливитин, открывая свою дверь, и вдруг остановился. Высокая и большая его фигура заслонила собой каюту, и Юрий услышал только его внезапно изменившийся голос:

– Идиот! Положите эту игрушку, сейчас же! Ну!

Он шагнул вперед, и теперь Юрий смог увидеть бледного Морозова. Тот опускал браунинг на стол, рука его тряслась.

– Выпейте воды, фу, стыд какой!
– сказал лейтенант, и Юрий ревниво уловил в его тоне теплые ноты. Так когда-то Николай утешал его в огорчениях детства.

Следовало, собственно, деликатно уйти, но любопытство превозмогло. Юрий решительно вошел в каюту, закрыл дверь и, деловито налив в стакан воды, сунул его Морозову. Этим он включился в события, решившись не уходить во что бы то ни стало.

– Ну, в чем дело, Петро-Петруччио?
– спросил лейтенант.
– Юрий, защелкни замок, здесь драма... Вы совсем больны, Петр Ильич, что с вами?

Морозов поднял на него свое круглое мальчишеское лицо. Бледное, курносое, оно жалко дергалось, и Юрий про себя пожал плечами: мальчишка, хоть и мичман по третьему году!

Морозов молча кивнул на стол. Лейтенант взял бумагу и, пробежав ее глазами, свистнул.
– М-да, - сказал он, кладя бумагу на стол, - не так хорошо, как здорово! Но вы-то тут решительно ни при чем!

– Я подлец, Николай Петрович, и мне надо стреляться, - сказал Морозов отчаянно, и по тону его нельзя было понять, спьяна или всерьез он это говорит. Юрий проворно схватил браунинг и переложил его на койку, подальше от Морозова, и, подчеркнув этим свое право вмешательства, взял бумагу.

Фиолетовые буквы были казенно ровны и невыразительны. Юрий читал их быстро, одновременно прислушиваясь к разговору, опасаясь, что брат спокойно отнимет бумагу. Приговор осветил ему весь тревожный день:

Суд особой комиссии, назначенный приказом начальника бригады линейных кораблей от 24 сего мая, в составе...

– Подлость - понятие сугубо относительное, - сказал Ливитин, садясь на койку.
– Объяснитесь!

...признал виновным в том, что они 24 сего мая, согласившись между собой противиться распоряжениям начальства...

– Я должен был догадаться, что Шиянов и Греве топят людей, выгораживая себя!.. Я говорил вам, что пустяками этот суд не кончится...

...стоя во фронте в числе более восьми человек...

– Да, приговор довольно циничен, - согласился Ливитин, - но при чем все же вы?

...при этом суд признал, что вышеописанное противодействие могло иметь вредные для службы последствия, и установил...

– Не циничен, а чудовищен! Подл!.. Ваш болван Сережин выгнал их наверх, и из-за каких-то синих штанов...

...приговорил: унтер-офицера 2-й статьи Карла Вайлиса и кочегара 2-й статьи Матвея Езофатова к лишению всех особенных... и по состоянию присвоенных прав и преимуществ...

– Не из-за штанов, а из-за последствий, - поправил Ливитин, - из-за неуместной строптивости.

...к отдаче в исправительные арестантские отделения сроком на пять лет...

– Так последствия эти были вызваны не ими, а трусостью Греве и Шиянова! Почему Греве не позвал сразу меня? Я бы сумел повернуть дело безболезненно! Матросы мне верили... до сих пор! А теперь...

Морозов отчаянно махнул рукой.

– Рубикон был перейден, претензия во фронте, как известно, разбирается не ротным командиром, - сказал Ливитин наставительно.

Кочегаров первой статьи Бориса Афонина, Антипа Вильченко, Доминика Венгловского... в числе двадцати человек...

– Кого вы убеждаете? Себя?
– нервно повернулся в кресле Морозов.
– Дело не в дисциплинарном Рубиконе, а в том, что мы боимся матросов...

– Тише, - поднял руку лейтенант, - не затрагивайте не дозволенного начальством!

...к отдаче в дисциплинарные батальоны или роты сроком на один год и шесть месяцев...

– Да, боимся!
– горячо воскликнул Морозов.
– И в этом все несчастье! Мы в каждом их шаге видим начало бунта, восстания, революции... И сами ведем их к бунту бессмысленной жестокостью, сами!.. Шиянов, Греве, я, вы...