– А? – спросил Лисандр. Адвокат-лесоруб, красный как рак, наклонился к его уху и что-то сердито зашептал. – Что-о? – Лисандр вскочил с места. – Какое еще намерение? Я кто, по-вашему? – Он уже кричал. – Да любой бы его убил, не я один, любой бы не стерпел! И вы бы убили! Что, нет? Да я такой же, как вы! Да у нас с вами один общий прототип!..

Площадь зашумела. Судья заметно сконфузился:

– Подсудимый, сядьте. Я просил бы вас впредь не употреблять непристойных слов…

Сейчас начнется, подумал Ксавье, морщась – кто-то орал над ухом. Скотина этот Лисандр, знал куда ударить, и самое противное, что он прав. Никто здесь не имеет права его судить, ни у кого из нас нет для этого моральной опоры, да и откуда ее взять. Какая разница! Так или иначе его осудят, разве что Менахем надолго потеряет душевное спокойствие. Только Хьюга уже не вернешь…

– Кого?! – несся крик. Лисандр пытался перекричать толпу. – Себя! Себя судите, вы! Вы и я – мы же одно и то же, одного корня, да что там, мы этот самый корень и есть, у нас у всех один и тот же прототип… Прототип, я сказал! Вы точно такие же, как я, почему бы мне не судить вас так же, как вам меня!..

Ксавье встал и, наступая кому-то на ноги, стал выбираться из толпы. Ему очень хотелось остаться и посмотреть, чем тут кончится дело, но приходилось выбирать одно из двух. Времени оставалось не так чтобы очень много. Он прикинул: успею. Если повезет взять у кого-нибудь на время винтолет, а еще лучше орнитоптер, то вполне можно будет слетать в долину Счастья – красота там, говорят, необычайная. С Кларой… Он на ходу зажмурился, представляя, как это будет. Только бы она согласилась, только бы ее отпустил этот Шлехтшпиц. А почему бы, в конце концов, и нет?

Он пошел быстрее. Позади еще раз взвыла толпа – вся разом – и, перекрывая ее рев, донеслось уже знакомое: «А я такой же, как вы!..» Прочь, прочь отсюда! Ноги несли его сами. Прочь от ваших собраний, от ваших судебных процессов, от ваших очень больших и нужных дел – не сейчас, потом! От вашего Устава Покорителей – прочь! Не время. Сейчас время только для нее одной, для единственной, и пусть кто-нибудь попробует меня остановить!.. Пусть попробует. Да. А потом, когда вернемся из долины Счастья, я покажу ей свой виадук…

«Родильный дом» располагался на самой окраине поселка, и Ксавье, подгоняя себя, срезал путь через рощицу. Здесь он задержался, чтобы нарвать цветов – крупных и желтых, источающих тонкий волнующий аромат. Торопясь, он обрывал со стеблей листья, выравнивал цветы по высоте – Кларе должно понравиться. «Ему было три месяца, он шел на первое в жизни свидание», – почему-то пришло в голову, и Ксавье, поморщившись, выгнал эту мысль вон. Он миновал обширный двор и остановился перед входом в здание. В дверях, мешая пройти, торчал знакомый санитарный робот, тот самый, что когда-то выкручивал ему руки. Пес-бульдог с мертвой хваткой. Страж покоя, специалист по утихомириванию новорожденных – с новорожденными это у него получалось. Но сейчас Ксавье чувствовал в себе достаточно силы, чтобы разломать его голыми руками.

– Отойди, – сказал он.

Самым удивительным было то, что робот подчинился – откатился в сторону и даже развернулся вполоборота, будто привратник, приглашающий войти. Ожидая подвоха, Ксавье проскользнул внутрь и мягко зашлепал по коридору – так и есть, привратник, шурша, покатился следом. Черт с ним. Где тут Клара?

– Прошу вас подождать в приемной, – суконным голосом объявил робот. – Это направо. Я попрошу, чтобы к вам вышли.

Ну попроси, попроси… Ксавье вошел в приемную. Привратник был прав. Не рыскать же в самом деле по всем холлам и палатам – неловко может получиться, и персонал будет в справедливой претензии. Интересно, кто выйдет? Только бы не Шлехтшпиц…

– Вы ко мне?

Ксавье обернулся. Это была Клара.

Он нерешительно переступил с ноги на ногу, открыл рот, собираясь как-то начать, и вдруг понял, что сказать ничего не может. Это была Клара. Она. Единственная на свете, других таких нет. И не было, и никогда не будет. Она ждала и смотрела на него, прищелкивая в нетерпении пальчиками, а он, растеряв все слова, стоял и молчал, забыв закрыть рот, все более поддаваясь тихой панике, и не мог выговорить ни слова. Он знал, что нужно говорить в таких случаях. Но это была Клара, и заготовленные заранее фразы, придуманные человечеством в незапамятные века, казались сейчас беспросветно убогими, и было мучительно, и было невозможно… Мелькнула мысль: тот, кто умеет говорить о своей любви – не любит. И от этой мысли стало немножко легче.

– Так вы ко мне?

– Д-да, – с трудом выговорил он. – Вы… вы меня помните?

Она покачала головой.

– Я был у вас около трех месяцев назад, – сказал Ксавье, – пациентом. Я еще окно тогда разбил, помните?

– Не вы один, – Клара пожала плечами. Эти плечи хотелось обнять. – Все бьют. Так что вы мне хотите сказать? Только быстрее, прошу вас. Вы по делу?

Она была равнодушна. Она была неприступна, как снежный пик. От нее веяло холодом.

– Я вот что, – сказал Ксавье. – Я тут э-э… проходил мимо и подумал… – «Господи, что несу!» – ужаснулся он. – Я подумал, что, может быть, вы сейчас свободны и мы могли бы слетать вместе э-э…

– В долину Счастья? – спросила Клара.

– Д-да, – растерянно сказал Ксавье. – В долину Счастья. А как вы догадались?

– Все предлагают именно туда. Я вам нравлюсь?

Ксавье кивнул.

– Может быть, вы даже любите меня? – спросила Клара.

– Да, – сказал Ксавье. Он чувствовал, как его лоб покрывается бисеринами пота. – Да. Я вас люблю.

– Тем хуже для вас, – сказала Клара. – Впрочем, я вам сочувствую. Но, видите ли, дело в том, что я вас не люблю. Я вас даже не помню.