— Что ж, коммерческое дело, — сказал черный.

— Оборотец известный, — докончил седой.

Между тем Василий Иванович и Иван Васильевич распорядились тоже около одного столика, потребовали себе чая и с любопытством начали прислушиваться к разговору трех купцов.

Вошел четвертый в синем изношенном армяке и остановился в дверях. Сперва перекрестился он три раза перед угольным образом, а потом, тряхнув головой, почтительно поклонился седому.

— Сидору Авдеевичу наше почтение.

— А, здорово, Потапыч. Просим покорно выкушать парочку с нами.

— Много доволен, Сидор Авдеевич. Все ли подобру-поздорову?

— Слава богу.

— И хозяюшка и детушки?

— Слава богу,

— Ну, слава тебе господи. В Рыбну, что ли, изволите?

— В Рыбну. Да присядь-ка, Потапыч.

— Не извольте беспокоиться. И постоять можем.

— А чашечку?..

— Много доволен.

— Одну хоть чашечку.

— Благодарю покорно. Дома пил.

— Эй, брат, чашечку.

— Ей-богу, дома пил.

— Полно. Выпей-ка вприкусочку на здоровье.

— Не могу, право.

Седой протянул Потапычу чашечку, а Потапыч, поблагодарив, выпил чашечку духом, после чего поставил ее бережно на стол вверх дном на блюдечко и поблагодарил снова.

— Ну вот энтак-то ладно. Спасибо, Потапыч. Ну-тка, еще чашечку.

— Нет уж, ей-ей, невмоготу. Много доволен за ласку и угощение. Чувствительно благодарен. Да я-с, Сидор Авдеевич, к вашей милости с просьбой.

— Передать, что ли, по торговле в Рыбне?

— Так точно-с. Трифону Лукичу. Покорнейше просим.

— Много, что ли?

— Тысяч с пяток.

— Пожалуй, брат.

Тут Потапыч вынул из-за пазухи до невероятия грязный лоскуток бумаги, в котором завернуты были деньги, и, поклонившись почтительно, подал их седому.

Седой развернул испачканный сверток, внимательно пересчитал ассигнации и золотые и потом сказал:

— Пять тысяч двести семнадцать рублев с полтиною.

Так ли?

— Так точно.

— Хорошо, брат. Будет доставлено.

Седой поднял полу своего армяка, всунул довольно небрежно сверток в боковой карман своих шаровар и занялся посторонним разговором.

— Каково торгуется, Потапыч?

— Помаленьку-с. К чему бога гневить?

— Ты ведь, помнится, салом промышляешь?

— Чем попало-с. И сало и поташ продаем. Дело наше маленькое. Капитал небольшой, да и весь-то в обороте.

А впрочем, жаловаться не можем.

— Ну-ка, Потапыч, теперь еще чашечку.

— Нет-с, уж право. Средствия нет. Чувствительно доволен. Никак не могу.

Несмотря на упорное отнекивание, Потапыч снова выпил чашечку вприкусочку, потом, поблагодарив снова, почтительно раскланялся с седым, черным и рыжим, каждому поочередно пожелал телесного здравия, хорошего пути, всякого благополучия и, наконец, исчез в дверях.

Вся эта сцена возбудила в сильной степени любопытство Ивана Васильевича.

— Позвольте спросить, — сказал он, присосеживаясь к купцам. — Он вам родственник, верно?

— Кто-с?

— Да вот этот, что сейчас вышел. Потапыч.

— Никак нет-с. Я его, признательно-то сказать, почти что и не знаю вовсе. Он должен быть мещанин здешний.

— Так вы дела с ним ведете по переписке?

Седой улыбнулся.

— Да он, чаю, и грамоте не знает. А делов у меня с ним не бывает. Обороты наши будут-с поважнее ихних, — прибавил седой с лукавым самодовольствием.

— Так отчего же он не посылает своих денег по почте?

— Да иззестно-с, чтоб не платить за пересылку.

— А как же он не потребовал от вас расписки?

Черный и рыжий засмеялись, а седой взбесился не на шутку.

— Расписку! — закричал он. — Расписку. Да если б он от меня потребовал расписку, я бы ему его же деньгами рожу раскроил. Слава богу, никак уж пятый десяток торгую, а энтакого еще со мной срама не бывало.

— Извольте видеть-с, милостивый государь, не имею удовольствия знать, как вас чествовать, — сказал рыжий, — ведь-с это только между дворянами такая заведенция, что расписки да векселя. У нас, в торговом деле, такой-с, этак-с сказать, политики не употребляется вовсе.