Как жаждет Фирсов "кусок прямо из жизни вырвать" - так щедро вырывает и представляет нам подлинный автор романа. Удача - большая.

Но все эти персонажи и события льются в обычном жизненно-бытовом потоке, почти не несут разительных жестоких черт первого советского десятилетия. Однако вправе ли мы из исторического далека упрекнуть раннего Леонова в том, что он старается эти черты обходить? Ему, видно, и так изрядно досталось от советской критики за показанное, это можно проследить и по довольно-таки невинным фрагментам, которые он выбрасывал при поздних редакциях. Например:

– одно высокое лицо сказало: писать непременно полезное в общем смысле;

– жизнь приходит в стройный порядок: пропойца пьёт, поп молится, нищий просит, жена дипломата чистит ногти;

– за человеком следить надо, человека нельзя без присмотра оставлять. В будущем государстве каждый может прийти ко всякому и наблюдать его жизнь. Тогда все поневоле честными будут.

Не проследил я, остались ли, или убраны такие места:

– официальный курс страны на краснощёкого человека;

– кругло выдумать, так незачем и от правды отличать;

– согласно декрету, но не забывайтесь;

– все законы исполнять - тогда и жить станет николи;

– жалость - контрреволюционная добродетель;

– Не трудящийся не должен кушать - ведь это против меня направлено!

– Синдетикон варить из всех бесполезных;

– Пора, наконец, перепланировать вселенную;

– Будь я начальник, я бы всем сочинителям приказал на жизнь смотреть весело;

– Из мести нынче пишут, а месть плохое вдохновение;

– товарищ монархист! одолжи рубль до восстановления родины;

– Всё сумбур какой-то. Ты скажешь: поезд из мрака туннеля ещё не вырвался в голубой просвет? А не долог ли туннель? не безвыходен ли?

Большая доля таких мыслей приписана потерянному барину Манюкину. А вот из недавних красных бойцов, разочарованных наступившим НЭПом (модная тогда тема):

– А спекулянтствующая дрянь смеётся. Да, погибла революция.

Митька Векшин ему, "трудным грудным шёпотом" (иначе прозвучит фальшиво, автор-то понимает):

– Ты смеешь задирать хвастливые рога перед революцией? Она идёт из миллионов сердец, валит горы, перешагивает бездны. Революция есть полёт вперёд и вверх.

Ответ:

– А пятка у неё тяжёлая? а глаз в пятке нет.

Промелькнут черты быта: "советский чин, прогуливающий казённые червонцы"; "введение в пивных - просветительных программ"; "обширная борода великого зачинателя"; "приличный притон", а "в соседних кварталах гроздились семьи ответственных работников"; "Глаза людей смотрели глухо, как бы сквозь дымку, за которой укрывались от правды завтрашнего дня"; "Живы ещё слёзы в людях".

Что ж, и это всё - немало. Советская действительность изрядно прикрыта, ГПУ не нависает, как всюду у Булгакова, но Эпоха - не пренебрежена. Да руки надо держать писателю коротко.

Язык Леонова в "Воре" упруг, многими местами изобретателен. Но иногда автор нарушает "звуковой фон", употребляет слова по соседству с прямой речью - непостижимые для говорящего персонажа.

Для передачи пейзажа Леонов ищет свежие выражения. Солнце, луна каждый раз новыми словами. "Пространные взбеги голубых небес" (между облаками); "небо, заряженное громами, стремглав неслось, одетое в дождливые облака"; "небо висело"; "клок неба торчал"; "предвестные лучи"; "бушуют звёзды"; "как не лопнут щёки у ветра?.."; "скачут листья"; "золотозакатный подсолнух"; "ненадыханный май"; "пустовейная тишина"; "слежалась густая, влажная тишина"; "пел снег под ногами"; выражала "вода откровенные свои смыслы". И городской пейзаж у него виден. (Да и сельский - в лирических сценах юных Мити и Маши.)

Но поиск свежих выражений - и шире, не только к пейзажу.

"То неточное и неуловимое, что люди называют жизнью".
– "Большая любовь [к революции, к Интернационалу?], разделённая на всех, согревала не жарче стеариновой свечи".
– "Деревья великодушнее людей".
– "С грохотом вонзаясь в убегающую даль" (поезд); "тесно уху от грохота"; "полузабытый шелест её одежд"; "робкая видимость слезы"; "изюмные глаза жаворонков"; "шрапнель раскрывала смертоубийственную пятерню"; "каждому металлу своя ржавь" (цвет ржавчины, Пчхов); "ноги лошади махом рвали пространство"; "колесатые гиганты" (автобусы); "многожелезное звучание"; "щекотальная музыка"; Зина "точно держала две дыни за пазухой".

Блистательно выдержана речь Манюкина и Чикилёва. Да и диалоги воровского мира, без пересыщения их жаргоном.

(C) А. Солженицын.