Стилистически стремление автора найти противовес вполне оправданно. Пытаясь трезво и беспристрастно рассказать об истории еврейской общины в России, логично не сорваться в националистическую антитезу. И противовес должен быть.

Казалось бы искомая величина под руками в виде второй составляющей известного самоопределения: «Мы молодая гвардия евреев и крестьян». Но Солженицын, как советский националист, всеми силами защищает «россиян» становой хребет недоделанного советского народа.

Советские «россияне» в XIX веке, как и евреи, составляли особое сословие сословие крестьян (вкупе с крестьянским же по своей сути «пролетариатом»). Если о евреях Солженицын говорит «без любви», а о русских городских сословиях — просто с ненавистью, то «россиян» лелеет и тетёшкает не меньше, чем фанатик-сионист киббуцников 20-х годов. Русские поселяне, как и евреи, многострадальные, плачут от унижения и непосильного труда.

А знаете, Александр Исаевич, ведь евреи-то лучше. По крайней мере, по одной причине. В своей массе они Россию… скажем так… не любили. Но с другой стороны: а за что её им любить? Она их любила? Очень сомнительно. А вот крестьяне русские… Прибалтийские крестьяне своих немцев живьём в землю закапывали. Но ведь это был чужой народ, народ захватчиков. Более культурный, но угнетающий коренное население так же, как англо-шотландцы угнетали «ирландских собак». А русские горожане русских крестьян любили, и, любя, как своим, прощали им многое. Крестьяне же не простили им ничего. Так кто же лучше, если позволительно применять эту категорию к национальным отношениям? Я думаю, что евреи — лучше. МНОГО лучше.

Может быть «царская Империя» для Солженицына — это последний бастион советскости, которая связывает его с современным пост- но именно постСОВЕТСКИМ обществом и делает из апатрида человеком живущим на Родине. Поэтому он, пусть не вполне осознанно, и использует в этой книге именно «царизм», а не «крестьянство» в виде чучела, необходимого ему, как прирождённому пропагандисту, для успешной шахматной игры (чтобы упредить обвинения в грубой тенденциозности).