Измеренное числом пациентов в учреждениях для душевнобольных или какой-либо другой мерой практически для всех евроамериканских стран число душевнобольных начинает расти с конца девятнадцатого и в течение двадцатого веков. Например, на 100 000 чел. населения в Англии в 1859 г. приходилось 159 пациентов и 360 в 1908; в США в 1880 г. было 81,6 пациентов, в 1910 217,5 и в 1920 - 220,1. Для Германии и почти всех остальных стран Запада цифры аналогичны. При всех необходимых скидках на возможную неточность статистических данных, на возможно большую последующую заботу о пациентах в больницах и прочее, рост душевнобольных все давно не вызывает сомнений.

Это означает, что западное общество становится все более и более "сумасшедшим" и морально несбалансированным. Дополнительным новшеством в области преступности являются: планированные хладнокровные преступления, совершаемые в денежных интересах в противоположность импульсивной и спонтанной преступности прошлого; эффективность научно организованных криминальных орудий; технологически организованный крупномасштабный "рэкет" в союзе с политическими лидерами и "наиболее уважаемыми гражданами"; лидирующее положение более молодых возрастных групп в преступной деятельности. Например, в Соединенных Штатах в 30 году процент возрастной группы 15-24 лет среди всего селения составлял 18,3, в то время как доля этой возрастной группы во всех арестах за различные нарушения равна 34,2 %. В Англии и Уэльсе в 1935 году число мужчин на 100 000 чел., признанных виновными в преступлениях по каждой возрастной группе, было таково: младше 17 лет - 998; 17-21 - 647; 21-30 - 439; старше 30 - 163. Среди женщин возрастная группа 17-21 показала наибольшее количество осужденных - 89; цифры для остальных групп таковы: младше 17 лет - 64; 21-30 - 61; старше 30 - 47. Таким образом, мы видим, что в чувственном обществе молодые возрастные группы, как правило, ответственны за непропорционально большую долю совершенных преступлений.

Рост преступности в целом и ее новые черты и особенности прямо указывают на "атомизм" и нигилизм нашего времени. В таких условиях преступление становится бизнесом, выполняемым с деловой эффективностью, хладнокровно, расчетливо, в чисто утилитарных целях, без уважения к моральным или идеалистическим соображениям. Ворующий детей, рэкетир, убийца в большинстве случаев не испытывает к жертве личного недоброжелательства или враждебности. Он выбирает того или иного человека или группу бесстрастно, единственно с позиции денежной выгоды. Высокий уровень преступности современной молодежи опять-таки совершенно понятен. Выросшие в атмосфере нестабильных семей, разбитых браков, в "атомистичной" моральной атмосфере, молодые и импульсивные, они стремятся перевести свой утилитаризм и гедонистические наклонности на прямое действие; быстро разбогатеть, иметь в избытке еду, напитки, женщин и другие инструменты удовольствия и комфорта.

Таким образом, революции, преступность, душевные болезни и самоубийства несут на себе печать так называемого "освобождения" от границ этических норм и норм закона и верховенства неограниченной физической силы и роста жестокости, зверства и бесчеловечности.

Рост жестокости наказаний.

Эти свидетельства могут быть дополнены другими современными тенденциями - например, в наказании за преступления. В девятнадцатом веке было очень популярно убеждение в том, что с течением времени наказания за преступления имеют тенденцию становиться все более и более гуманными, что физические наказания со временем исчезнут, точно так же как они верили в то, что войны и революции идут на убыль. Однако когда эта теория была подвергнута проверке, в свете сравнительных исследований варварских и средневековых законов наказания и самых последних кодексов наказаний советского, нацистского и фашистских режимов или сегодняшних наказаний, применяемых к современным нам человеческим существам, она оказывается совершенно не внушающей доверия.

Результаты такого современного исследования - первые в этом роде являются поучитель-ными. Мы выяснили, что ранние средневековые христианские кодексы светского и канонического законов раскрывают качественный и количественный рост жестокости в сравнении с предыдущими варварскими кодексами - особенно, как мы и могли ожидать, в период перехода от чувственной греко-римской и древней тевтонской культуры к христианской идеациональной системе. В Риме в третьем и последующих веках нашей эры вместо простой и сравнительно мягкой системы наказаний предшествующего периода развилась очень сложная, очень жесткая и часто варварская система наказания... Смертная казнь, почти исчезнувшая в предыдущий период, теперь вновь установлена и часто предполагает особенно жестокие формы (сожжение, распятие, снятие кожи (poena culei)). В дополнение к этому достаточно распространен тяжелый труд, заключение в шахты (condemnatio ad metallum), высылка, изгнание, лишение свободы и всех прав - огромная система пыток и болезненных телесных наказаний. Также с шестого по девятое столетия, когда тевтонские племена находились в переходном периоде от своего "примитивного состояния" к идеациональной христианской культуре, мы замечаем подобный рост в суровости раннего христианского закона - и светского и канонического - в сравнении с законами варваров.

Похожий феномен можно наблюдать с конца двенадцатого до начала четырнадцатого веков - в эру перехода от средневековой идеациональной системы к системе чувственной культуры. Это время стало свидетелем восхождения и развития инквизиции (см. указы Совета Вероны (1189) и папы Иннокентия в 1203 и 1215 гг.). Дальнейшие подтверждения этой тенденции появляются в законах о наказаниях в Советском Союзе в 1926 и 1930 гг., в законах Третьего Рейха в 1935 г. и фашистской Италии в 1930, отражающих убеждение законодателей тех лет в том, что склонности предполагаемого преступника можно подавить посредством причинения ему сильной физической боли.

Когда мы обращаемся к конкретной статистике наказаний, практически примененных в периоды перехода победившей группировкой той или иной стороны к своим поверженным оппонентам, значимость человеческой жестокости и грубости к своим собратьям, действительно, необыкновенна велика. Как мы уже убедились, великие переходные периоды от одного главного типа культуры и общества к другому доминирующему особенно богаты революциями и бунтами. Поэтому в их революциях отмечается экстраординарный рост грубости жестокости. Несколько статистических фактов проиллюстрируют это утверждение. Возьмем, например, высшую меру наказания, которая показательна. В России с 1881 по 1905 гг. годовое число смертных приговоров колебалось только между 9 и 18. Российское судебное законодательство предполагало вынесение высшей меры наказания лишь за некоторые политические преступления, такие, как покушение на царя или членов его семьи. Во время революции 1905 - 1907 гг. цифры подскочили до 547 в 1906 г.; 1139 в 1907; и 1340 в 1908; потом, после подавления революции, они упали до 717 в 1909 г.; 129 в 1910 и 73 в 1911. Аналогично во время Французской революции в 1789 г. суммарное число казней, осуществленных революционными судами, поднялось до 17 000, и жертв революционного террора - до 35 000 - 40 000. Этот рост, произошедший за пять лет, представлял собой пятикратное увеличение числа смертных приговоров, приводимых в исполнение в годы, предшествующие революции. Похожее усиление жестокости и рост числа смертных приговоров неизменно имеют место в периоды резких переходов. Так как в двадцатом столетии западная культура и общество вошли в переходный период, то можно было бы ожидать необычайный взрыв жестокости. Суммарное число жертв красного террора коммунистической революции в 1918-1922 гг., согласно консервативным оценкам, достигло минимум 600 000, т. е. более 100 000 в год. Сюда не включены жертвы гражданской войны, в том числе белого террора, и все косвенные жертвы самой революции. Так или иначе от пятнадцати до семнадцати миллионов человеческих жизней были принесены в жертву идолу революции. Существенна, хотя и в меньших масштабах, была также резня во время революций в 1918 и последующих годах в Венгрии, Германии, Австрии, Польше, Испании и других странах. Человеческая жизнь потеряла свою ценность, и ее попирают без угрызений совести или раскаяния. "Чистки" стали ежедневным или еженедельным событием; убийство - каждодневной рутиной.

Добавьте к этому миллионы людей, лишенных всей своей собственности, арестованных, заключенных в тюрьмы, концентрационные лагеря и другие места арестантского содержания, подвергшихся пыткам или ссылке. Добавьте также миллионы тех, кому пришлось бежать, чтобы спасти свою жизнь, или тех, кто погиб при эмиграции или стал беженцем - беспомощным, покинутым, без дома и семьи и, как правило, лишенным средств к существованию. В переходные периоды число беженцев неизменно растет. Так было на закате греко-римской чувственной эры и в начале христианской идеациональной эры в связи с внутренней и внешней миграцией народов в раннем средневековье. Другой яркий пример восходит к истории тринадцатого и четырнадцатого веков. Беженцы того времени могли бы эхом отозваться на слова Данте, одного из самых известных беженцев тех столетий, который "знал на вкус соль с чужого хлеба, испытал, как трудно подниматься по чужой лестнице". Далее, примите во внимание, что в настоящее время не щадят ни невинного ребенка, ни седин преклонного возраста, ни нежных девушек и женщин. Именно они являются главными жертвами войн, революций, преступлений и других форм насилия. Цивилизация, которая до 1914 года кичилась своей гуманностью и сопереживанием в противовес приписываемой темному времени жестокости и бесчеловечности, дегенерировала до такого низкого и грубого состояния, которое превышает приписываемую варварам жестокость. Возникнув вновь в двенадцатом и тринадцатом веках в духе гуманизма, сочувствия, земной мудрости и благородных стремлений, чувственная культура Запада закончила эту фазу своего существования взрывом животной жестокости и насилия. Невозможно представить себе более полного и трагического банкротства. Пока общество пытается функционировать в разрушающихся чувственных рамках, нет и надежды на прекращение дегуманизации, деморализации и ожесточения, на прогрессивную замену закона физической силы на все моральные, религиозные и социальные ценности.