Страх ожег его. Он ошибся! Ему померещилось, будто жена, придя домой, поила его чаем, отсчитывала в рюмочку капли лекарства. Это было вчера, позавчера, всегда, а сегодня этого не было.

Испарина выступила у него на груди и на ладонях… Дмитрий Петрович напрасно считал себя самым несчастным существом в мире — умирать, согретым любовью жены, казалось ему счастьем теперь. Вот Шуры нет рядом с ним.

Его пальцы медлили повернуть выключатель — темнота была надеждой, темнота защищала.

Но он зажег свет, увидел застеленную утром постель Александры Андреевны. Ее нет, она умерла!

Что было в его последнем смятении: горе о погибшей — ее дыхание, ее мысль и каждый взгляд были драгоценней всего в мире… или жгучая сила его отчаяния была в том, что погиб человек, единственно любивший Дмитрия Петровича, такого беспомощного, одинокого…

Он попробовал сползти с постели, стучал сухонькими кулачками в стену, лежал мгновенье в беспамятстве, снова стучал кулаком.

Но квартира была пуста, лишь в воскресенье вечером приедут с дачи соседи… Сестра из районной поликлиники придет в понедельник утром. Воскресенье вечером… послезавтра утром… Эти сроки бессмысленно огромны.

Где Шура? Разрыв сердца… сшиблена автомобилем, а может быть, Шура только что перестала дышать, и ее тело кладут на носилки, несут в анатомический театр.

Дмитрий Петрович уже не сомневался в смерти жены. В тот миг, когда он зажег свет и увидел ее пустую постель, он, продолжая существовать, стал, как ему казалось, безразличен для всех людей на земле.

Шурино преклонение перед народовольцами… Какая сила влекла ее к этим юношам и девушкам, к их короткой дороге, кончавшейся плахой… А его, своего больного мужа, Александра Андреевна любила не ради своего жалостливого сердца или ради своей совести и душевной чистоты, а вот так… Этого «так» — он не мог понять.

Мысли возникали из тьмы и порождали еще большую тьму.

Шура, Шура…

Хватило бы силы добраться до окна, он бы бросился вниз, на улицу.

Но смерть не только влекла его, она и страшила.

Все вокруг молчало — и сухой свет электричества, и скатерка на столе, и прекрасное задумчивое лицо Желябова.

Сердце болело, пекло, пронзенное горячей, толстой иглой. Дмитрий Петрович искал дрожащими пальцами пульс на руке, бессильный перед страхом смерти, которую он же призывал.

И вдруг глаза Дмитрия Петровича встретились с чьими-то медленными, внимательными глазами.

Многие годы видел он эту голову на стене и давно уж перестал замечать ее.

Когда— то он привез голову лосихи от препараторщика зоологического музея, и, казалось, она заполнила все пространство.

В утренней спешке, стоя в дверях уже в пальто и шляпе, он, прежде чем уйти, поглядывал на голову лосихи, а в трамвае вдруг вспоминал о ней…

Когда приходили знакомые, он рассказывал о том, как убил зверя. Александра Андреевна совершенно не выносила этой жестокой истории.

Шли годы, голова зверя покрылась пылью, глаза Дмитрия Петровича все безразличнее скользили по ней. И наконец эта мощная, длинная голова, с дышащей узкой пастью, окончательно отделилась от сумрачного осеннего леса, от запаха прели и мха, перешла в страну домашних вещей — и Дмитрий Петрович, вспоминая о ней лишь в дни квартирных уборок, говорил: «Надо голову лося посыпать ДДТ, сдается мне, в ней завелись клопы».

И вот в страшный час его глаза вновь встретились со стеклянными глазами лосихи.

В октябрьское, холодное утро он вышел на лесную опушку и увидел ее… Это было совсем близко от деревни, где ночевал Дмитрий Петрович, и он даже растерялся — так неожиданно произошла эта встреча, в месте, где, казалось, не могло быть зверя: ведь с этой опушки видны были дымки над избами.

Он видел лосиху совершенно ясно и рассматривал ее черно-коричневый нос с расширенными ноздрями, большие, привыкшие ломать ветки и отдирать древесную кору широкие зубы под немного приподнятой, удлиненной верхней губой.

Лосиха тоже видела его: в кожаной куртке, в австрийских ботинках и зеленых обмотках, сильный, худой, с винтовкой в руках. Она стояла возле лежащего среди кустиков брусники серого теленка.

Дмитрий Петрович стал наводить винтовку, и была секунда — все вокруг исчезло — красная брусника, гранитное небо над головой — остались лишь два глаза, обращенных к нему. Они смотрели на него, ведь Дмитрий Петрович был единственным живым существом, свидетелем несчастья, постигшего лосиху в это утро…