Шрифт:
«Густав Шкрета думает, что закон бутерброда опровергает теорию относительности. Десять раз он спихивает бутерброд со стола и отмечает, как бутерброд все время падает маслом вниз. За этими экспериментами наблюдает соседская собака и думает, что Густав Шкрета окончательно зажрался. Хозяин собаки размышляет – куда же запропастился его кобель. О чем в свою очередь думает автор, выписывая эти ремарки, – совершенно не понятна…»
По поводу времени я упомянул специально, поскольку проголодался. И если раньше стеснялся идти на обед к Йиржи Геллеру, то, нагулявшись по саду, пришел к выводу, что теория относительности – хорошо, а десять бутербродов – лучше. Вдобавок позавчера меня снова обожрали «музы» – Талия и Мельпомена. Эти старушки время от времени наведывались ко мне покалякать о древнегреческой драматургии, и после их посещений – на втором этаже даже церковная мышь сдохла бы с голода. Почтенные дамы проживали неподалеку, в коттедже на берегу ручья, что составляло – сорок минут трусцой для их пенсионного возраста. Если стартовать рано утром, в хорошую погоду, без атмосферных осадков и пониженного давления. Конечно, у них имелись и вполне человеческие имена, но полноватая Талия все время хохотала, а худая, как штопальная игла, Мельпомена – вздыхала да охала. И в сумме они составляли прелюбопытнейшую пару, не страдающую отсутствием аппетита…
– Странные у вас знакомые, – отмечала Вендулка. – И очень прожорливые.
– Зато не представляющие никакой опасности, – намекал я, что всякая женщина до определенного возраста может расцениваться как баллистическая ракета с угрожающим радиусом поражения.
– Вы женофоб, – заявляла Вендулка. – А почему – «баллистическая»?..
– Потому, что любая женщина движется по принципу свободно брошенного тела, – пояснял я.
– Когда в разводе? – уточняла Вендулка.
– Ага, – подтверждал я.
Тогда Вендулка морщила лоб, соображал – шучу я или издеваюсь.
– Вы надо мной издеваетесь! – обижалась Вендулка.
– Шучу, – возражал я.
«Талия и Мельпомена недоумевают – как Диоген помещался в бочке. Путем сложных математических рассуждений, на портновский манер, они высчитывают, что Диоген был ростов с собаку. „И поэтому все называли его – киником!» – приходят к выводу Талия и Мельпомена… После чего шьют. Диогену собачью попонку, дабы философ не мерз афинскими вечерами.."
Когда я вернулся из сада и присоединился к гостям Йиржи Геллера, они продолжали общаться. Вендулка принимала посильное участие в этих разговорах и управляла словопрениями, как Харон, то есть – с убийственными гримасами. Писатель же выступал в роли загребного…
– А кто-нибудь видел Йиржи Геллера в натуральную величину? – поинтересовался он.
Густав Шкрета, как школьник, поднял руку.
– И что вы можете сообщить? – не унимался писатель.
Он принял позу «роденовского мыслителя», уложенного на диван. В альтернативном положении – писатель больше напоминал чудовище из готической архитектуры. Возможно – горгулью.
– Я скажу, – ответил Густав Шкрета, – что существуют приличия, которые не позволяют обсуждать хозяина в его доме.
– Тогда выйдем в сад, – предложил писатель, но потом передумал подниматься с дивана. – Или вынесите меня, – уточнил он.
Янка молча соизмеряла – насколько Густав Шкрета лучше в кустах шиповника, чем в постели. У Ирэны – имелись другие ландшафты для сравнения. А сам Густав Шкрета пересматривал «семейный альбом» Йиржи Геллера и рассуждал вслух:
– Дядя, тетя, брат, племянница…
– Нужны мне были такие родственники! – ляпнула вдруг Вендулка.
От неожиданности Янка решила, что Ирэна в постели предпочтительнее Густава Шкреты. А сама Ирэна переместила Густава Шкрету на лунный пейзаж, где тот моментально задохнулся…
– А что вас конкретно не устраивает? – спросил Густав Шкрета. – Я в качестве родственника из Тюрингии или Ирэна Фогель в форме сестры милосердия?
– Всё, – обобщила Вендулка. – Но особенно фотография графа Дракулы..
– Это я, – повинился писатель, – после двух рюмок «Кровавой Мэри»…
– Неужели? – удивилась Вендулка.
– Ну после трех, – сознался писатель – Спиртные напитки поддерживают и стимулируют мое творчество, но несколько замедляют. Поэтому я с опозданием проявляюсь на фотографиях. Когда уже ничего невозможно изменить во внешности…
– А вы не пробовали сниматься в кино? – спросила Вендулка…
«Все разговоры писатель сводит к литературе. И это сводит литературу с ума… „Здравствуйте, – говорит литература, – и до свидания!" Ее помещают в частную психиатрическую клинику, где со вкусом подобрана библиотека…»
– Обычно мне лучше всего пишется перед дождем, похмельем и между стульями… – заметил писатель. – Демонстрирую образцы, – предупредил он и для начала откашлялся…
Вендулка изобразила на своем лице людоедскую заинтересованность.
– Я с возрастом таращусь на вершиныБез прежнего спортивного желания…Как обладать тобой до половины –За двадцать пять процентов содержания?! –продекламировал писатель, с обычными по такому случаю придыханиями, подвываниями. – Написано июньским вечером, при температуре воздуха восемнадцать градусов по Цельсию, – сообщил он.