Шрифт:
– Немного стриптиза? – спросила Маш'a, заглядывая к нам на огонек.
На самом деле это была проверка, так называемый фейс-контроль, когда по выражению «фейса» судят о положении всего остального. И не думаю, чтобы Маш'a притащилась поглазеть на меня, но в общем-то наша компания ее заинтересовала. Сами понимаете: два человека отсвечивают в приват-кабине, девок не вызывают, водки не пьют и пучатся друг на друга. Тут либо замышляется убийство, либо педерастический акт. Что – по отдельности – на меня непохоже. И поэтому Маш'a сконцентрировалась на Редакторе и даже потрогала его за портфель. Мол, впервые вижу мужчину с такими аксессуарами. Но Редактор был начисто лишен романтизма или балдел только под абзацы. Во всяком случае, он прижимался к своему портфелю с б'oльшим энтузиазмом, чем к Памеле Андерсон.
– Нам надо поговорить, – пробурчал странный Редактор, искоса поглядывая на Маш'a.
Понятно, что Редактор хотел поговорить со мной, однако Маш'a истолковала его слова иначе.
– Ах вот что тебя заводит, милый! – обрадовалась она и попыталась пристроиться к Редактору на колени. – Ну давай поговорим!
И тут меня осенило! Отчего Редактор так цепляется за свой портфель…
Кажется, у Метерлинка есть пьеса о семи слепцах, но вполне возможно, что слепцов было больше. Однажды немощный поводырь завел их в лес и скончался от старости. Но, по естественным причинам, среди незрячих была беременная женщина, и в ту же ночь она родила совершенно здорового ребенка. И вот сидят слепцы среди сосен и бедствуют, поскольку старый поводырь умер, а младенец хоть и видит, но – не ведает… И только писателю с первых страниц романа удается узреть истину…
– У вас там рукописи?! – поинтересовался я и выразительно поморгал на портфель.
– А что же еще, идиот безмозглый?! – моментально отозвался Редактор.
Отсюда – многочисленные выводы. Не верьте писателю, который утверждает, что в его романах исключительный реализм с топографической картой местности. Писатель сам отирается под соседней елкой. Ибо он не Мессия, а зрячее подобие и никуда не ведет, а только лишь – гугукает…
– Да уберите от меня эту бабу! – вдруг завопил Редактор, в то время как обстоятельная Маш'a принялась фукать ему в ухо.
Однажды страстный эпиграфист Поджо Браччолини пытался скопировать древнюю надпись, высеченную на камне. Лето стояло жаркое, год на дворе – тысяча четыреста четырнадцатый, дело происходило на окраине Рима… Поджо очищал придорожный камень от вековых наслоений и не думал проявлять свою страсть к другому предмету. Как вдруг он услышал смех и вынужден был обернуться. На дороге стояли дамы и живенько интересовались – чем занимается Поджо Браччолини? Им показалось смешным, что прилично одетый господин роется в сточной канаве. Любой другой средневековый ученый плюнул бы на глупых дам и продолжил свои научные изыскания. Но Поджо Браччолини был выдающимся просветителем. Он тут же бросил копаться в дерьме и отправился с дамами в более уединенное место, чтобы спокойно рассказать о своих эпиграфических интересах. А древняя надпись так и осталась – на камне… Да и куда она, на хрен, денется?! А вот дамы – продукт скоропортящийся. И лучше ответить им взаимностью, чем потом страдать от диареи…
– Ты знаешь, как работает система Станиславского?! – спросила Маш'a у Редактора.
В пылу дискуссии она моментально переходила на «ты». Ибо нет ничего страшнее женщины, когда ей не дают заработать на хлеб с маслом. Да вдобавок обзываются «бабой» в процессе соблазнения.
– Ты хочешь об этом поговорить?! – не унималась Маш'a, накручивая редакторский галстук себе на кулак. – Ты хочешь об этом поговорить?!
В сорок лет я понадеялся, что это – меньшая часть поганой жизни, отпущенной мне при распродаже. И для чего-то поперся к психоаналитику. Разлегся у него на диване и мирно заснул… То есть все выглядело несколько по-другому, иначе чем у Маш'a с Редактором…
– Сейчас я тебе покажу бабу! – угрожающе верещала она.
– Не надо! – сопротивлялся Редактор.
– Сейчас я тебе покажу стриптиз! – настаивала Маш'a.
– Не надо! – сопротивлялся Редактор…
Вскоре на визги и вопли, которые доносились из нашей приват-кабины, приперся и сам Папа Рома. И когда мне делать будет нечего – я опишу его внешность. А пока…
– Чем вы тут занимаетесь? – спросил Папа Рома. – Поясните! [1]
– Душим редактора, – пояснил я.
1
– Чем вы тут занимаетесь? – спросил Папа Рома. – Быстренько поясните!
«Убиваем писателя!» – в общих чертах пояснил я. «И для чего?» – не унимался Папа Рома. «Он изжил себя как персонаж! – нахально отвечал я. – Спи спокойно, дорогой N. N., ты рассказал о себе все, что требовалось!» «Это по прейскуранту?!» – уточнил Папа Рома. «А то как же! – ухмыльнулся я и принялся загибать пальцы. – „Фриштык на кладбище“ – раз! „Реставрация фриштыка“ – два! „Файф без О-клока“ – три!» «Садомазохизм! – важно определил Папа Рома. – Это по прейскуранту!» И снова исчез в недрах своего заведения.
– По прейскуранту? – осведомился Папа Рома.
– Из любви к искусству, – честно признался я.
– Садомазохизм! – важно определил Папа Рома. – Это по прейскуранту!
И снова исчез в недрах своего заведения.
– Дьявол! – выругалась Маш'a. – Невозможно сосредоточиться на работе!
Она отпустила редакторский галстук и даже убрала колено с редакторской груди.
– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – деловито осведомился я. – Надеюсь, не о сроках предоставления рукописи?
– Отвечай, сволочь! – ласково предложила Маш'a.
Не знаю, где конкретно она стажировалась, но думаю, что в застенках Мадьярии.
– Да что вы такое себе позволяете?! – возмутился Редактор.
– Долго перечислять, – конкретизировала Маш'a. – Ну, например, я могу позволить себе курить в постели, если никто из присутствующих в постели не возражает… Еще я могу позволить себе подтянуть чулок в общественном транспорте, если я в общественном транспорте, а не в постели…
– Достаточно! – сказал Редактор.