Раздались звонки отправления, Маринин бросился в вагон, схватил свой чемоданчик и сошел уже на ходу поезда.

В общежитии Любу не застал. Пошел в институт. Слонялся у входа, пока наконец на ступеньки широкого парадного не вывалила из дверей пестрая толпа студентов. И снова почти сразу же увидел Любу. С замирающим сердцем шагнул ей навстречу. Но вдруг остановился: Люба опять шла с тем же парнем...

Петр повернулся спиной к журчавшему говором и смехом потоку студентов и полез в карман за папиросой. Когда зажег спичку, возле него остановился студент, чтобы прикурить.

– Простите, вы Любу Яковлеву случайно не знаете?
– неожиданно для самого себя спросил у него Петр.

– Знаю. Вон она Диму повела в общежитие.

– Какого Диму?

– Студент наш. Он плохо видит, почти слепой... По очереди его в общежитие водим.

– Слепой?
– переспросил Петр, чувствуя, как запылало его лицо.

– Угу.
– И парень громко позвал: - Яковлева! Люба!

Сколько затем пришлось Петру умолять Любу, чтобы она простила его, дурака...

Воспоминания Петра вспугнул задорный, с наглинкой голос, раздавшийся в раскрытых дверях купе:

– О чем так глубоко и обстоятельно думаем, товарищ младший политрук?

Петр оторвал взгляд от окна и повернул голову. Перед ним стоял...

– Морозов! Виктор! Ты откуда?
– радостно удивился Маринин.

– Оттуда же!
– глухо хохотнул Морозов.
– Мы с Гарбузом к поезду чуть не опоздали. В соседнем купе загораем...

– Гарбуз тоже здесь? Куда же вас назначили?

– Угадай!

– Я не знахарь...

– Политруки танковых рот!.. В танковой бригаде служить будем... У самой границы.

Виктор Морозов - высокий костистый парень с худощавым лицом спортсмена - славился в курсантской семье своим неуемным аппетитом (в столовой всегда требовал добавки) и ворчливым характером (он был недоволен всем на свете: частым посещением бани и редким увольнением в город, придирками старшины в казарме и чрезмерной заботой преподавателей о том, чтобы курсанты конспектировали лекции). Сейчас это был совсем другой Морозов - довольный собой и всеми, сияющий и не в меру разговорчивый.

Не дав Петру раскрыть рта, он подхватил его чемодан и понес в свое купе, где сидел, томимый бездельем, третий их товарищ по роте, такой же вновь испеченный политработник - младший политрук Гарбуз...

Опять говорили о том, кто куда назначен, вспоминали командира роты старшего лейтенанта Литвинова. Литвинов, прощаясь со своими бывшими подчиненными, то ли в шутку, то ли всерьез советовал не спешить с женитьбой. "Послужите, осмотритесь, - напутствовал бывалый армеец, может, в академию кто надумает поступить. А женитьба не уйдет..."

– Видать, горький урок получил наш командир роты, - глубокомысленно рассуждал сейчас Морозов.

Младший политрук Гарбуз - вислоносый чернобровый кубанец, - сверкнув глазами, стукнул огромным кулачищем по острой коленке и категорически заявил:

– А я все равно женюсь! В первый же отпуск.

И Гарбуз, тая в уголках губ счастливую усмешку, нарочито грубовато стал рассказывать, что в Краснодаре ждет не дождется его девушка, да такая девушка, что по ней хлопцы всей Кубани сохнут.

Маринин слушал товарища и улыбался. Улыбался своим мыслям. Нет, он, Маринин, никогда не сумел бы так просто и открыто рассказать кому-нибудь о своей любви. Да и зачем рассказывать? Где найдешь такие слова, чтобы передать, сколько настрадался Петр Маринин из-за Любы Яковлевой?

За разговорами и воспоминаниями не заметили, как поезд сбавил ход и за окном поплыли привокзальные здания.

– Киев! Подъезжаем!
– заволновался Петр, бросив на стриженую голову фуражку и надвинув ее на крутой лоб. Схватив чемодан и плащ, он в волнении кинулся к дверям купе, но здесь ему преградил дорогу Гарбуз.

– Не спеши, хлопец. Так не годится, - Гарбуз деловито вырвал у Петра из рук чемодан и, сдвинув черно-смоляные брови, приказал Морозову: - Бери, Виктор, его плащ! Проводим жениха с музыкой.

– Не надо, ребята!.. Не выходите на перрон, неудобно, - смущенно отбивался Петр.

– Ха! Ему неудобно!
– басовито рокотал Гарбуз, направляясь к выходу.
– Сейчас познакомлюсь с твоей Любой. Имей в виду, и отбить могу...

И вот они все трое, одетые в новое, с иголочки, командирское обмундирование и хромовые сапоги, стоят на людном говорливом перроне. Из глубокой сини неба поднявшееся солнце лило слепящие потоки света, в которых клубилась станционная гарь, искрились вокзальные окна и смеялись на перронном асфальте лужицы воды.