— Кроме тебя, Мелузина, — прозвучал ласковый голос Генриха. — Научи меня жить вечно и всегда быть молодым.

— Разве ты не молод, император? — отвечала Мелузина. — Ведь на вид тебе больше тридцати не дашь.

— А мне и так еще не стукнуло сорок. Сколько же тебе лет, Мелузина, признайся?

— Всегда восемнадцать. Зрелище окончено, я озябла, какая сегодня холодная ночь, пойдемте скорее в преисподнюю, мне уже давно пора заняться любимым делом.

— Эй, да развяжите же ему ноги полностью, все равно ведь он никуда не убежит с завязанными глазами и спутанными руками.

В награду за мой стыд мне дали небольшое послабление. Я теперь мог ходить не по-гусиному, а по-человечьему. Меня одели и куда-то повели. Ничего хорошего я не предвкушал. Тем более, что Мелузина назвала место, в которое мы направлялись — преисподняя. Мы и впрямь, пройдя по каким-то гулким залам, стали спускаться вниз по закрученной в спираль лестнице.

— Он что, будет с нами? — спросил кто-то.

— А почему бы и нет, — раздался в ответ голос Удальриха. — В этом даже что-то есть. Убийца занимает место убитого. Его посадят в кресло Гильдерика. Так хочет император.

Час от часу не легче! Меня — в кресло убитого мною Шварцмоора; не случайно, видать, мне мерещился его блуждающий, неугомонный дух.

Мы перестали спускаться, и так не мало углубившись под землю.

— Садитесь, сейчас подадут вино и сидр, — прозвучал голос Генриха. Я никак не мог понять, сколько же людей окружает меня, и покамест узнал голоса лишь трех-четырех, лишь тех, кто что-то говорил, большинство же молчало.

Край стакана коснулся моих губ, и я стал пить. Это был вкусный холодный сидр, он освежил меня, прибавил сил и бодрости. Мне уже было не столько противно, сколько интересно. Сидящие рядом со мной люди вполголоса взволнованно разговаривали. Я узнал еще троих. То, о чем они беседовали, было мне непонятно, будто они разговаривали на каком-то неведомом мне языке. Они спорили о значении каких-то чисел и геометрических фигур, называли имена планет и звезд, названия стран и городов, и все это в каком-то полухаосе, словно они не беседовали, а заполняли время словесной трухой. Затем я услышал, как открылась некая большая и тяжелая дверь — очень гулко и с протяжным скрипом. Издалека прозвучал низкий женский голос:

— Кто ты, входящий?

— Я — Генрих, император Священной Римской Империи.

— Зачем ты входишь сюда?

— Чтобы познавать и быть познанным.

— Что у тебя в правой руке?

— Скипетр.

— Что у тебя в левой руке?

— Держава.

— Войди и займи свое место на окружности макрокосма.

Шаги удалились внутрь зала, который, судя по всему, обладал высоким потолком.

— Кто ты, входящий? — снова прозвучал низкий женский голос.

— Я — Гуго, граф Вермандуа, сын короля Франции.

— Зачем ты входишь сюда?

— Чтобы познавать и быть познанным.

— Что у тебя в правой руке?

— Скипетр.

— Что у тебя в левой руке?

— Держава.

— Войди и займи свое место на окружности макрокосма.

Вслед за графом Вермандуа, одинаково отвечая на все вопросы, вошли Удальрих фон Айхштатт, Карл-Магнус фон Гальберштадт. Годфруа Буйонский, Анно фон Ландсберг, Аларих фон Туль. За последним настала очередь моя. Меня подвели к двери и вложили в правую руку что-то легкое и длинное, гладкое, кажется, деревянное, а в левую положили что-то круглое и тоже легкое, с неровной поверхностью. Низкий женский голос спросил из глубины зала:

— Кто ты, входящий?

— Я — Лунелинк… Людвиг, граф из Зегенгейма.

— Зачем ты входишь сюда?

— Не знаю… Должно быть, чтобы познавать и быть познанным, — отвечал я весьма неуверенно.

— Что у тебя в правой руке?

— Глаза у меня завязаны, и я не вижу, но говорят, что это скипетр. Должно быть, так оно и есть.

Кто-то прыснул со смеху за моей спиной, а затем меня довольно невежливо ткнули под лопатку. Мне стало смешно, хотелось и дальше издеваться.

— Что у тебя в левой руке?

— Опять же не могу быть уверенным. Вроде бы держава, но что-то больно легкая, явно, что не из золота и вряд ли она осыпана драгоценными каменьями.

— Прекратите, Зегенгейм! — прошептал за моей спиной Лоцвайб. — Хватит кривляться!

И меня снова, еще больнее ткнули под лопатку.

— Войди и займи свое место на окружности макрокосма, — было сказано мне низким женским голосом.

— Я бы с большим удовольствием, сударыня, но только глаза у меня завязаны, и боюсь, что ни макрокосма, ни микрокосма я не смогу… — Договорить мне не дали, заткнули рот ладонью, взяли под руки, провели и посадили в деревянное кресло. Спиной я чувствовал, что на спинке кресла какая-то резьба, и почему-то подумал, не апокалиптические ли там всадники?

Медленно и чинно отвечая на те же самые вопросы, в зал вошли и расселись Бэр фон Ксантен, Гильдебрант Лоцвайб, Фридрих Левенгрубе, Тарентский князь Боэмунд и барон Тесселин де Монфлери. Итого, вместе со мной, тринадцать человек. Любопытное число.

— Ты, вошедший последним, которому не досталось кресла, подойди к макрокосму, — пригласил низкий женский голос барона Тесселина. Я заерзал на своем месте, чувствуя некоторую ущербность.

— Простите, — кашлянув, обратился я, — можно задать всего один вопрос? Скажите, у всех завязаны глаза или только у меня?