Филипп от Капетингов чаще соглашался, чем не соглашался со мной, и однажды он воскликнул:

"Я не верю, что у Ордена не хватит золота, чтобы купить в один день все армии Европы!"

Я отвечал, что, если золота и хватит на то, чтобы в один день купить, то не хватит на то, чтобы более ни одного дня не сомневаться в победе.

Я всегда был только простым неграмотным воином и не привык раздумывать над чужими словами, а тем более - над чужими мыслями. Когда-то это было моим достоинством, сделавшим меня Великим Магистром. Теперь это стало недостатком.

Следовало поразмышлять над восклицанием короля прежде, чем хитрые волхвы из Египта появились вновь, а появились они довольно скоро.

Тайное предложение, с коим они совершали учтивые поклоны перед троном короля Франции, не удивило меня, поскольку мне было известно, какой ценой некогда заполучил у сарацин Святую Землю повелитель Священной Римской Империи Фридрих Второй Штауфен, бывший сам и скрытым альбигойцем, и одним из главарей ассасинов. Меня встревожили только сроки и необходимость поспешных действий.

Вот что сказали послы королю Филиппу от Капетингов:

"О, павлин мира! В вещих видениях до нас дошла весть о твоих чаяниях и твоей горячей преданности пророку Исе и матери его Мариам, коих и мы удостаиваем глубоким почитанием. Вещие знамения подтвердили нам, что ты, о жемчужина в оке северного неба, достойно распорядишься священными землями и с твоим приходом на них воцарится многолетнее благоденствие. Владыки земель пророка Мохаммада, да будет его имя полуденным солнцем освещать все поднебесные пределы во веки веков, послали нас к тебе со словами: "Мы отдаем, повелитель полуночных стран, прекрасную Палестину в твои золотые руки сроком на десять лет и будем способствовать твоему мирному воцарению в Иерусалиме, отведя все войска от берегов Иордана на потребное для того расстояние. Во благоприятный для грядущего знак принятия сего дара мы предлагаем тебе, повелитель полуночных стран, вернуть нам лишь то, что издревле принадлежит нам по праву".

В тот час, когда Филипп от Капетингов передавал мне послание неверных, глаза его горели огнем. Однако он нашел в себе силы сдержать свою страсть и даже усмехнулся.

"Неужели денег не хватит и теперь, когда уже не потребуется идти на рынок за армией и за победой?" - лукаво спросил он меня.

"Сарацинские вклады составляют на нынешний день около одной трети неприкосновенного запаса Ордена, - ответил я королю в тот час.
– Уверены ли вы, Ваше величество, что речь идет только о полном возвращении вкладов?"

"Они сказали не больше того, что сказали", - сухо ответил мне король, и я понял, что, во-первых, он уже не отступится от своего, а, во-вторых, не намерен долго ждать.

Несмотря на свою силу, я не имел уверенности в том, что мне удастся убедить Верховный Капитул Ордена принять волю короля как поспешно, так и с полным смирением. Мне оставалось только одно: соединить несоединимое, а именно - свой собственный замысел со столь неожиданными и столь сокрушительными обстоятельствами.

Теперь передо мной оставался последний выбор: с кого начать, с короля или с Верховного Капитула.

Однако, сколько бы я теперь не подгонял события, я не мог ускорить одного предварительного чуда и никак не мог им пренебречь. Я говорю о "священной вести", стреле с посланием от Востока, той самой стреле, о которой говорится в священном предании, почитаемом "северянами", и которая таинственным образом должна вонзиться в платан, что стоит на заднем дворе парижской цитадели Храма.

Я полагал, что такого рода таинственные послания, если нет намека на то, что они должны быть вручены всему народу самим архангелом Гавриилом, спускающимся с небес на главную площадь города, всегда порождаются общим советом первосвященников или Капитулом. Я находился в затруднительном положении. Впервые в жизни я подумывал о прямом подлоге и о.тех достаточно таинственных обстоятельствах, которые могли бы оправдать такой подлог. Во всяком случае я выбирал подходящую стрелу.

Я раздумывал день, потом второй, потом третий, и вдруг, в ночь с третьего на четвертый день, в тот самый час, когда я решил, что медлить более нельзя, один из моих приоров прибежал с заднего двора с выпученными глазами и разинутым ртом.

Когда я увидел в сумраке белеющее оперение, подумал, что потеря времени обернулась худшим из зол: не решившись стать чудотворцем, я невольно отдал это недоброе право "южанам", которые могли что-то разнюхать о моих переговорах с королем.

Я не трепетал так перед тысячью разъяренных сарацин, как трепетал перед крохотным кусочком пергамента, прикрученным к древку стрелы бечевой из овечьей шерсти. Первый и единственный раз в жизни я горько пожалел, что не умею читать.

Однако я собственноручно развернул пергамент и когда развернул его, то сердце мое сразу наполнилось черно-белым сплавом радости и тревоги. Хотя я не умел читать, но прекрасно знал, в какое слово свиваются все эти сарацинские завитки, начертанные на пергаменте.

Священная весть, если эта весть была священной, содержала только одно слово: ЗМЕЕНОСЕЦ. Кто мог написать такое слово? Чудесный Посланник или тайный ассасин из "внутреннего круга"? Кем бы ни был этот неизвестный стрелок, теперь, в продолжение всего нескольких мгновений, все зависело от меня, от моей воли и от моей сообразительности.