Я откатился в сторону, очутившись на самом краю пола, и едва собрал силы для прыжка, как меч обрушился на плиту всего в двух пальцах от моего плеча, обдав меня своим смертельно холодным дыханием. Лезвие вонзилось в древний гранит. Черный излом трещины с хрустом пересек пол перед моими глазами. Гладкая плита стала крениться, и я соскользнул с нее прямо в бурный поток.

Все мои члены сразу онемели от холода. Не было и мысли сопротивляться бурунам. Меня крутило и бросало из стороны в сторону, тянуло куда-то вперед то головой, то ногами. Мое тело налетало на камни, ничуть не страдая от ударов. В этом шумном и неудержимом движении мне даже стало смешно, когда я вообразил себе железного великана, пытающегося разрубить своим огромным мечом вязкий и бесчувственный комок теста, каким я казался себе до тех пор, пока последние чувства не покинули меня.

Помню, что меня долго несло и швыряло в темноте, а потом впереди появилось дрожащее пятно зеленовато-голубого сияния. Оно увеличивалось, превращаясь в подобие небосвода, каким он бывает в рассветный час... Наконец я получил весьма чувствительный даже для куска теста удар прямо в лоб. "Небосвод" сразу покрылся багровым закатом, и тут же все опрокинулось в бездонную пропасть.

Воля Всевышнего воплотила меня вновь, и этим новым воплощением стал теплый сгусток ноющей и сладостной боли. Я наслаждался своей болью и своей неподвижностью, пока не почувствовал мягкого прикосновения прохлады к моему лбу, затем - к моим векам и наконец - к моим губам. По этим прикосновениям я и определил, что все еще имею лоб, веки и губы и, следовательно, скорее всего жив.

Я приоткрыл один глаз и увидел перед собой в тумане какое-то лицо в желтом ореоле и на этот раз не стал гадать, кто передо мной, человек или ангел, а широко открыл и второй глаз, решив дать работу обоим. Не связанные прихотями воображения, они стали мне верными слугами.

Надо мной стоял, склонившись, старик в желтом тюрбане и добродушно улыбался.

–  Ля галиба илля-ллах! ("Побеждает только Аллах!") - сказал старик.

–  Таваккальту аля-ллах! ("Я полагаюсь во всем на Аллаха!") - невольно ответил я ему и от удивления даже приподнялся на локтях, поначалу даже не заметив приступа мучительной боли во всех костных сочленениях.

Было чему удивиться! Я понимал и этот язык, совершенно не похожий на тот, на котором еще недавно думал и разговаривал с воином Ордена!

Старик засмеялся и положил мне на голову свою сухую жесткую руку.

–  Не торопись, юноша,- сказал он.- Всемилостивый и всемилосердный Аллах, да будет Ему хвала во веки веков, ниспослал тебе новое утро и новую жизнь. Всего этого пока вполне достаточно для обладания.

Я подчинился его ласковому голосу и вновь лег на спину, закрыв глаза. Старик долго молчал, то чем-то шурша, то чем-то позвякивая. Когда я, не выдержав, вновь приоткрыл глаза, то увидел, что склоны гор уже покрылись золотистым блеском вечерней зари.

–  Как чувствуют себя мозг и желудок, а также мышцы и кости доброго путника?
– донесся до моих ушей веселый, по-стариковски скрипучий голос.- В согласном ли они единстве, или каждое думает о своей собственной печали?

Одним махом я вскочил на ноги и вздохнул полной грудью, не услышав в себе ни единой жалобы, поданной самой слабой связкой или самым слабым ребром.

–  Клянусь небесами, все во мне едино и наполнено силой,- ответил я старику, без всякого труда отгоняя от себя смутные воспоминания о всех страшных снах, привидевшихся мне вдалеке от места моего нового воскрешения.Даже тень не постыдилась бы теперь своего хозяина.

Сидевший у маленького костра старик поправил медный чайник на дорожной треноге и пристально посмотрел на меня.

–  Сможешь ли ты назвать мне своего Учителя, юноша?
– весьма уважительно спросил он.

–  Учителя?!
– изумился я и, встретив взгляд старика, почувствовал сильный прилив стыда.- Не помню. Отбило память. Со мною случилось что-то ужасное.

–  Да, понимаю тебя, юноша,- заметив мою искреннюю растерянность, покачал головой старик и вдруг рассмеялся.- Ты вполне можешь поклясться небесами и в том, что тебе несказанно повезло. Разбойники могли забрать не только твою одежду и память.

В другое время и в другом месте я вспылил бы, не понимая, что можно было найти во мне или в моих словах смешного, но, хвала "разбойникам", они похитили и мое самолюбие, нечаянно оставив в опустошенном доме кое-что из ценных орудий для взлома, пригодных и для иных, вполне достойных целей.

–  Разбойники?!
– воскликнул я и, схватившись за левое запястье, похолодел.- Отец, куда они пошли?!

–  Если судить по тому, что они бросили тебя на дороге головой на восток, а ногами на запад,- продолжая тихо посмеиваться, проговорил дервиш,то они могли пойти туда... куда им заблагорассудилось... но вряд ли бы они стали плыть вверх по течению реки, которая недавно пролегала в одном направлении с твоим телом.

Только после этих слов я удосужился осмотреться по сторонам и прислушался к весьма громкому голосу реки, протекавшей в двух десятках шагов от места нашей встречи.

Прямо передо мной, на восточной стороне мира, над маленьким дорожным костром, над золотисто блестевшим чайником, над стариком-дервишем и его желтым тюрбаном возвышались уже знакомые мне по своему облику горы, покрытые закатным бархатом, все глубже отдававшим ночной синевой. Когда горы и дервиш исчезали и открывалась западная сторона, тогда передо мной расстилалось пыльное покрывало безлюдной равнины, кое-где заплатанное черным войлоком низких кустарников. Река же, бежавшая по узкой ложбине с гор, сердито шумела, прыгая через камни и проскальзывая между непреодолимых глыб, и быстро неслась через долину, словно скупясь и не желая превратить этот безжизненный простор в тень рая на земле.