— Вам оказывают большую честь… не говоря о том, что вы должны будете обеспечивать работу вашего направления с военной точки зрения… — В голосе его неожиданно зазвучали торжественные ноты, послышался неподдельный пафос:

— Вам выпадает честь встречать и сопровождать высших военачальников! Он даже грудь выпятил и теперь мерил меня победоносным взглядом. Я понял, что лучшего назначения здесь не получить, и смирился. Единственным утешением оставалось то, что впереди был целый месяц отпуска. Но в Бердянске, куда дали путевку на отдых, меня ждала телеграмма о смерти самого близкого из братьев — тридцатилетнего Алеши. Алеша отличался удивительными способностями. Окончив всего-навсего четырехлетнюю начальную школу, он уже в юности мастерил сложнейшие лам-. повые приемники, увлекался автоматикой, электроникой. Опытные инженеры пророчили ему блестящее будущее.,:. И вот Алеши не стало. У него были слабые легкие, и жестокая простуда оборвала жизнь веселого пытливого человека… Южное солнце померкло для меня. Выбитый из колеи, я вскоре уехал из Бердянска…. В то лето там жили слишком весело… На бойком месте Новый мой начальник, Борис Иванович Филиппов, дело знал и любил. Он не имел высшего образования, но обладал большим опытом и пользовался уважением. Впрочем, практические советы Бориса Ивановича порой и смущали. Однажды почти одновременно обратились с просьбой о выдачи брони на билет в мягкий вагон до Москвы комбриг и капитан — адъютант командующего войсками округа. Недолго раздумывая, я дал комбригу место в мягком вагоне, а капитану предложил в жестком. Борис Иванович пришел в ужас.

— Что же вы наделали, голуба моя? — с отчаянием восклицал он, ероша волосы. — Чему вас учили в академии?! Разве можно сравнивать комбрига с адъютантом командующего?! Комбриг он и есть комбриг, а адъютант… Ведь он, окаянный, командующего каждый день и час видит!.. Такого может про нас напеть!.. Комендант перестал бегать по кабинету, остановился, перевел дыхание и плюхнулся в кресло.

— Вот что, голуба моя… Лирику бросьте. Я серьезно говорю: адъютантов впредь не обижайте… Неожиданно он опять разгорячился:

— Да что — адъютантов!.. Если к вам одновременно обратятся за билетом проводник из вагона командующего округом — слышите? проводник! — и какой-нибудь комбриг из линейных войск — слышите? комбриг! — то вы, голуба моя, все дела бросайте — и кровь из носу, — но чтобы у проводника билет был! Вот! А комбригом пусть Чернюгов займется, писарь!

— Борис Иванович…

— Я потому только и Борис Иванович, что это правило свято соблюдаю! Наивны вы еще, вот что! Ну что может комбриг? Жалобу написать? Пусть пишет! А проводник, понимаете, затаит обиду да при случае командарму или маршалу, чай подавая, возьмет и подпустит шпильку, сукин сын! Вот, скажет, товарищ маршал, и с водой-то у нас нынче плохо, и прохладно, и углишка мало… А все ленинградский комендант — Филиппов. Уж я обращался к нему, а он никакого внимания. Только одни обещания… Борис Иванович даже покраснел во время этого монолога, представив очевидно, как "сукин сын" проводник «подпускает» подобную шпильку и какие могут получиться последствия.

— Если вы думаете, что проводники вагонов высоких начальников, а тем более их адъютанты — обычные люди, то ошибаетесь. Много им доверяется, многое с них и спрашивается. А потому мы должны в меру возможностей облегчать их трудную работу! Надо поддерживать авторитет нашей комендатуры! А вы своим академическим подходом режете меня без но-жа… Волнение Бориса Ивановича усугублялось тем, что осенью 1935 года началось присвоение новых воинских званий. Появились лейтенанты, капитаны, майо-ры, полковники, комбриги, комдивы, комкоры, командармы и маршалы. Каждый волновался, не зная, какое звание получит при переаттестации. Еще бы! Некоторым приходилось снимать с петлиц ромбы и На-" девать три, а то и две шпалы, то есть, говоря по нынешнему, лишаться генеральских званий и возвращаться в полковники или майоры. Борису Ивановичу повезло — он остался при своих двух шпалах и ликовал. Ленинградская комендатура находилась на бойком месте. В Ленинград часто прибывали руководители партии и правительства, ведущие работники Наркомата обороны, Генерального штаба, командующие округами. В наши обязанности входило встречать и сопровождать их от Ленинграда до Москвы, обеспечивая техническую безопасность поездок. Это льстило самолюбию Бориса Ивановича. Он сиял во время церемоний, как большой ребенок. Сердиться на него или иронизировать было невозможно: искренность его просто обезоруживала. Мне приходилось неоднократно сопровождать в Москву Блюхера, Тухачевского, Ворошилова, тогдашнего командующего Ленинградским военным округом Шапошникова. Нас нередко приглашали на чай или ужин к Шапошникову, Тухачевскому…

Друзья познаются в беде Осенью 1935 года на мою голову внезапно свалилась беда. Проводилась проверка партийных документов. Меня вызвали в политотдел спецвойск Ленинградского гарнизона. Начальник политотдела, предложив сесть, долго изучал мой партийный билет. Я знал начальника политотдела не один день. Но тогда его словно подменили.

— Значит, вы Старинов? — наконец прервал он молчание.

— Да, Старинов. Надеюсь, мой партийный билет в порядке?

— А вы погодите задавать вопросы… Лучше ответьте: за резолюцию оппозиции не голосовали?

— Нет! Он на минуту задумался и спросил:

— Вы были в плену у белых?

— Да, был. Об этом написано во всех моих анкетах, в автобиографии. В первую же ночь я бежал из плена и вернулся в свой двадцатый стрелковый полк!

— Так вы сами говорите и пишете! А кто знает, как вы попали в плен и как оттуда освободились? Где доказательства того, что вы бежали?

— Есть документы в архивах… Есть живые однополчане!

— Документы, однополчане… Начальник политотдела снова задумался и на короткое время показался таким внимательным, душевным, каким я его знал. Потом опять посмотрел в мой партбилет, который не выпускал из рук, и вдруг спросил:

— А может, вы не Старинов, а Стариков?

— У нас в деревне четверть дворов — Стариновых и ни одного Старикова, — с трудом сдерживаясь, ответил я. Мой собеседник первый отвел глаза. Поджав губы, он помолчал, видимо принимая какое-то решение, и наконец заявил:

— Все ваши слова надо проверить и доказать. Собирайте справки. А партбилет пока останется у нас. Я, наверное, выглядел вконец растерянным, потому что начальник политотдела скороговоркой посоветовал:

— Не теряйте голову. Собирайте нужные документы. Мы запросим архивы… Во взгляде его не было враждебности. Мне даже показалось, что он сам чем-то смущен. Не помню, как добрался до комендатуры. У добрейшего Бориса Ивановича Филиппова, узнавшего о том, что случилось, вытянулось лицо.

— Как же так, голуба моя?.. Я не мог рассказать подробности. С тоской подумалось, что Борис Иванович при всей своей доброте ничем не поможет. Разве я не знаю, какой он осторожный? А тут — политотдел… Меня подозревают в умышленном изменении фамилии, в обмане партии, чуть ли не в измене…