Далее рассказывается, как Иуда выполняет свое намерение: «Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его. Знал же это место и Иуда, предатель Его; потому что Иисус часто собирался там с учениками Своими. Итак Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием» (Ин 18.1-3). У Матфея добавлено: «Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Рав-ви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг! для чего ты пришел?» (Мф 26.48-50). Лука добавляет еще: «Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?» (Лк 22.48). Матфей: «Тогда подошли, и возложили руки на Иисуса, и взяли Его» (Мф 26.50).

А затем конец: «Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти. И, связав Его, отвели, и предали Его Понтию Пилату, правителю. Тогда Иуда, предавший его, увидел, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив сребреники в храме, он вышел; пошел и удавился. Первосвященники, взяв сребреники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную; потому что это цена крови. Сделав же совещание, купили на них землю горшечника, для погребения странников. Посему и называется земля та „землею крови до сего дня“ (Мф 27.1-8).

Иуда родом из Кариота – тот человек, который в христианском сознании стал символом самого ужасного предательства и всякого предательства вообще, – принадлежит к ближайшему окружению Иисуса. Мы привыкли и к тому, что рядом с Иисусом находится предающий Его. Может быть, мы к этому пристроили даже теорию: что рядом со светлым героем должно всплывать нечто темное, рядом со святым – зло и т.п. Если мы так думали, то думали неразумно, так как нет вовсе никакой необходимости предательства «Святого Божия» (Лк 4.34). Никогда и ни в коем случае Господь не должен был бы быть предан одним из тех, кого Он называл Своими друзьями. Но как же могло до этого дойти? Как мог человек, которого Господь принял в число Своих, так думать и так поступать? Этим вопросом люди занимались много, и два-ответа в особенности выделяются силой производимого ими впечатления.

Первый из них – народный. Он гласит: Иуда был призван, он признал в Иисусе Мессию, может быть, даже Сына Божия, но его сердце приросло ко злу, он остался корыстолюбивым и из жадности к деньгам предал своего Учителя. Так возник образ архипредателя, мифически однозначный во зле. Возможно, что в этом сказалось и желание найти виновного в мучительной гибели Иисуса и, осуждая его, избавиться от упрека, который мы ощущаем в самой глубине своего существа.

Наряду с этим простым – слишком простым – ответом существует другой, очень сложный. Согласно ему, Иуда был человеком высокого образа мыслей, осведомленным о темных глубинах существования. Он верил в Мессию и был убежден, что этот Мессия установит царство Израильское. Но ему казалось, что Иисус колеблется, поэтому Иуда принял решение подвергнуть Его смертельной опасности: тогда Он будет вынужден действовать, воспользуется Своей неземной силой и установит вожделенное Царство...

Или еще на одну ступень глубже в темноту: Иуда знал, что искупление должно совершиться смертью Святейшего. Для спасения своих братьев он и взял на себя роль необходимого предателя. Ради спасения других он избрал для себя самого заклейменность и отверженность. Это сложный ход мыслей, который в Священном Писании ничем не подтверждается. Он исходит из романтической философии зла и противоречит духу Откровения. Но и первый приведенный нами ответ едва ли верен, хотя он как будто и может опереться на замечание апостола Иоанна. Он слишком прост. В жизни так не бывает. Постараемся точно придерживаться текстов и вкладывать в них не больше того, что нужно для установления между ними внутренней связи.

Иуда, несомненно, пришел с действительной готовностью верить и следовать за Христом, иначе Иисус его бы не принял. Во всяком случае, мы ничего не слышим о каком-либо сопротивлении или недоверии со стороны Господа, тем более о таких странных мыслях, как намерение ввести предателя в число самых к Нему близких. Нам остается только допустить, что готовность Иуды была подлинной.

Он сохранил при этом свои недостатки, как и каждый из апостолов... Они были, например, и у Петра. Он был слишком тороплив, несдержан в сердце и слове, поспешен как на добро, так и на зло. Он легко поддавался влияниям; может быть, мы должны сказать, что ему недоставало твердости характера. Когда говорится, что он станет «камнем» (Мф 16.18), то это – обетование чуда Божией силы; от природы он был чем угодно, только не этим...

И у Иоанна были недостатки. Легенды и искусство затушевали его образ. Он вовсе не был нежным и любящим. Его мышление находилось на более высоком уровне, чем у других апостолов, но ему была свойственна определенная узость взгляда, в нем были задатки нетерпимости и безжалостности. Мы это чувствуем, когда он призывает на Самарию судьбу Содома, и даже в его писаниях есть очень жесткие места. Если он и говорил так часто о любви и так глубоко ее понимал, то, может быть, именно потому, что от природы ее у него не было – по крайней мере, милосердной любви, ибо существует ведь и другая...

Не был совершенен и недоверчивый Фома. Он верил только в то, что видел своими глазами, и когда Иисус говорит ему, что блаженны не видевшие и все же поверившие, то это означает, что он чуть-чуть не лишился блаженства...

Так и у Иуды были свои недостатки, и евангелист – в данном случае Иоанн – весьма недвусмысленно указывает на один из них, тот, который, очевидно, более всего бросался в глаза: его пристрастие к деньгам. Таким образом, его вера должна была бороться со злом в его собственном сердце, готовность к сердечному обращению – с внутренними узами. Несомненно, в алчности есть нечто низкое, и она тянет вниз. В груди необдуманно выступавшего и легко поддававшегося влияниям Петра билось великодушное сердце, фанатичный Иоанн горел ревностной самоотверженностью, у недоверчивого Фомы были искренность и преклонение перед истиной, как только та становится явной, – в Иуде же должно было быть нечто низкое. Если бы это было не так, то почему бы назвал его «лицемером» и «вором» Иоанн? Впрочем, как раз здесь проявляется опять его нетерпимость (Ин 12.6). И как мог бы он дойти до такой низости, как предательство дружественным поцелуем? Такие вещи возникают не вдруг, они на самом деле подготавливаются исподволь.