Прежде всего, почему Бог Сам не говорит к нам? Если Бог все сохраняет и все пронизывает Своим действием, то почему не говорит во мне Он Сам? Почему мне приходится придерживаться напечатанного и сказанного, учителей и проповедников? Почему не Он Сам вкладывает в мой дух Свою истину, чтобы я внутренне понял ее? Почему не Он Сам затрагивает Своей волей мою совесть? Почему Он не дает мне проникнуться бесценностью Его обетования, мне самому, моему сердцу, моему воспринимающему существу, чтобы ко мне пришла умиротворяющая ясность, в которой суть всех вещей? На это трудно ответить. В конечном итоге придется сказать: потому что Богу так угодно. Но можно и угадать некоторые причины.

Конечно, Бог говорит через все и ко всем, в том числе и ко мне. В каждой вещи Он открывается, в каждом событии действует Его Провидение и затрагивается совесть, и внутри меня Он свидетельствует о Себе. Но все это лишено четкости. Только на основании этого я еще не могу жить так, как диктует мне чувство. Все это еще неоднозначно и нуждается в последнем определении, которое дается только недвусмысленным словом Божиим. А это слово Он не говорит каждому отдельному человеку.

Явное откровение реальности и воли Божией я получаю только через других людей. По Своему соизволению Он призывает какого-то отдельного человека и к нему говорит открыто. Этому человеку приходится дорого платить за такую непосредственную связь -вспомним то, что уже говорилось здесь о пророках и апостолах. На примере такого человека можно видеть, что значит быть во власти непосредственного слова, насколько резко это вырывает человека из обычного существования и как беспощадно отгоняет от него все обыденное. Призванный слышит слово и передает его другим: «Так говорит Господь!» Этот путь избрал Бог, и если мы следуем Его поучению, то видим, что только это путь человека. Мнение, что каждый непосредственно связан с Богом, ошибочно. Так думать может только тот, кто забывает, что значит непосредственно находиться во власти Святого Бога и подменяет это состояние «религиозным переживанием». Отсюда недалеко до утверждения, что это последнее может и должен иметь каждый. В действительности же непосредственная связь с Богом не по силам человеку. Бог свят и говорит через Своих вестников. Кто не готов принять вестника и хочет слушать самого Господа, тот показывает, что не знает – или не желает знать, – кто такой Бог и кто он сам... То, что мы хотим сказать, можно выразить еще и так: сущность и спасение людей Бог утвердил на вере. Но эта вера в своей чистоте и твердости проявляется, по-видимому, только тогда, когда с нею встречают вестника. Поэтому тот, кто желает слушать самого Бога, тем самым показывает, что он, в сущности, хочет не веровать, а знать, не повиноваться, а опираться на собственный опыт. Человеку подобает слышать о Боге от человека, ибо все мы составляем единую ткань нашей общности. Никто не созидает свою жизнь из себя одного. Наше существование исходит само из себя, но также и от других людей. Мы растем сами, но благодаря пище, которую дают нам другие. Так же и к истине мы приходим, конечно, своим собственным познанием, но содержание познания нам дается. Человек человеку – путь к жизни; правда, бывает, что и к смерти. Человек человеку – путь к истине и ввысь; правда, бывает, что и к заблуждению, и в бездну. Таким образом, человек человеку – путь к Богу, и естественно, что Слово Божие и должно быть уяснено нашим сердцем, возвещено же должно быть другими. Из человеческих уст мы слышим Божие Слово – таков закон нашего существования в вере. Он требует смирения: послушания, о котором мы уже говорили, способности склониться перед посланным вестником. Но это и помогает, потому что говорящий несет с собой не голословное утверждение, но то, которое прошло через его собственную жизнь. За словом стоит он сам – тот, кого коснулось Высшее. Слово поддерживается его убеждением. От его веры возгорается вера других. Главное, конечно, не в этом, ибо свою основную силу слово получает не от веры возвещающего, а от Бога, – оно остается Его Словом, даже если вестник равнодушен или сомневается. Тем не менее вера возвещающего помогает тому, кто слушает.

Во Христе Сам Бог живой стоит среди нас и говорит. Но не как констатирующий ученый или холодный законодатель. Сын Божий не предписывает нам, чтобы, прочитав Его Слово, мы повиновались, -слово рождается Его человеческим умом, переживается Его сердцем, передается Его любовью. Оно горит «ревностью по доме Божием» и преданностью воле Отца Его (Ин 2.17). Оно – живое, воплощаемое Слово, и от Его святой богочеловеческой жизни возгорается жизнь нашей веры.

Христианская вера воспламеняется той самоотдачей, непоколебимостью и любовью, с которой истина пребывала в духе Иисуса. Эта жизнь слова Божия в духе и сердце Иисуса означает нечто иное, чем, скажем. самоотдача пророков. Пророк заявлял: «Так говорит Господь». Его слово творило свое дело, но веру в сердце слушающего возжигал Тот, Кто говорил как власть имеющий, Бог. Иисус же произносит: «Я говорю вам». Его Слово не «делает свое дело», но обладает властью. Оно зачинает и творит. Горение, с которым Иисус произносит Свое Слово, свойственно этому слову в самой его сущности. Это горение – сама Его любовь. Мы верим в христианское слово, каким оно исходит из живых уст Иисуса. Если попытаться отделить Слово, Им произнесенное, от Его живого существа, и взять его само по себе, то это было бы уже не то Слово, которое имел в виду Бог. А если захотеть отнести одно из Его слов, как исходящее непосредственно от Бога, к слушающему человеку, то оно перестанет быть христианским. Христос не только Вестник, Он – «Слово», в которое мы веруем, Он одновременно и то, что Он говорит, и Он Сам, говорящий. Одно в другом. Сказанное есть то, что есть, поскольку говорит это Он. Провозглашая Весть, Он, говорящий, открывает Себя.

Хорошо, но с тем большей настойчивостью требует ответа вопрос: почему нам не дано приблизиться к этому огню? Не дано слышать слово от Него Самого? Если Он представляет Собой живое явление Божией истины, воистину «эпифанию» ранее неведомого Бога, то почему нам не дано видеть свет на Его лице? Не обладали ли тогдашние люди бесконечным преимуществом перед нами? Разве мы не отдали бы все, чтобы нам было дано увидеть, как Он переходит через улицу? Услышать Его голос, встретить Его взгляд, почувствовать Его «мощь»? Ощутить своим нутром, кто Он? Почему нам в этом отказано? Почему на нашу долю приходятся только печатные страницы, учителя и посредники?

В этом нужно разобраться. Было ли какое-либо преимущество перед нами у тех, кто Его видел? Было ли положение тех, кто был с Ним и слушал Его, существенно иным, чем у нас, теперешних? Есть, во всяком случае, одно обстоятельство, которое должно привести нас в недоумение. Если видеть Его лично дает такое преимущество в восприятии верою Божией вести, то почему же тогдашние люди не веровали? А ведь так и было в действительности, если отвлечься от совсем небольшого числа людей, включающих, может быть, еще Его Мать и обеих Марий, да еще, правда, Иоанна! Значит, нельзя считать, что непосредственная встреча с Христом должна как бы силою втягивать в веру. Подобная надежда перечеркнула бы все – послушание, усилие, ответственность веры – и заменила бы их мгновенной вспышкой энтузиазма. Это было бы аналогично тому заблуждению, что все было бы легко, если бы Бог непосредственно просветил меня Своим светом. Что стало бы тогда легче? Решение? Переход от своего собственного в то, что принадлежит Богу? Послушание? Самоотдача души? Когда хотят облегчить это, возникает опасность подменить серьезность веры и послушания непосредственной увлеченностью переживания. Но это означало бы, что человек, по всей вероятности, неправильно представлял себе и Божий свет. Он представлял бы его себе по-человечески, как превозмогающее чувство. Из области христианской веры он соскользнул бы в область «религиозного». Так, должно быть, обстоит дело и здесь. Если мы думаем, что непосредственная встреча с Иисусом избавила бы нас от глубинного усилия и риска веры, то это значит, что мы составили себе неправильное представление об Иисусе. Этого Он не сделал бы никогда. А если бы кто-то примкнул к Нему без энтузиазма, то за этим непременно последовал бы кризис. Говоря без обиняков, такой человек должен был бы оторваться от «непосредственного переживания Иисуса» и обратиться к вере в Иисуса Христа, в очеловечившееся Слово и Божиего Вестника... Да и не случилось ли действительно нечто подобное с апостолами при смерти Господа, затем при Его воскресении, а в особенности на Пятидесятницу?

И потом – вот теперь мы подходим к самому главному: что значит собственно вочеловечение? В нем завершается Откровение. Неведомый Бог возвещает нам Себя. Отдаленный Бог внезапно вступает в нашу историю. Вочеловечение означает именно то, что содержится в этом слове: живое единосущное Слово Божие, Логос, Сын, в Котором вся тайна Отца, становится через Духа Святого человеком. Постигаем ли мы самую суть этого – то, что Он действительно становится человеком, а не просто входит в человека? Небесный переносит Себя в плоскость человеческого. Отдаленный вступает в конкретность данного мгновения, в историчность данной судьбы. «Видящий Его» не угадывает Отца, но «видит Отца» (Ин 12.45). Сокровенный, Самодостаточный раскрывается в этом человеческом образе. Он входит в форму, содержание и смысл этого человеческого слова. Здесь нет никакой диалектики, согласно которой Слово как таковое было бы только принадлежностью человека, частью мира, которая затем, по воле Бога, вопреки всему стала бы Его словом. Это не более чем старательные попытки завуалировать неверие в историческое вхождение действительного Слова Божия, в действительное вочеловечение. Но нет, кто слушает слово Иисуса – слушает Бога. Конечно, слушать – одно, а понимать – другое. Можно «слышать и не разуметь» (Мк 4.12).

При вочеловечении сокровенный Бог является, открывается нам, вступая в нашу среду. И в то же время тот факт, что здесь не только говорится о Боге, но говорит Он Сам, не только рассказывается о Нем, но у Него Самого есть судьба, не только приходит весть о Нем, но Он Сам предстает живым – все это снова закрывает Его от нас. Мы не должны рассматривать это через призму привычного, что означало бы обман, так как таило бы в себе иллюзию понимания. Если я должен встретиться с человеком, о котором мне говорили, что он велик духом, и если я не составил себе о нем неверного, фантастического представления, и, следовательно, не имел затем повода к разочарованию, найдя, вместо сверхсущества, просто человека, то я внутренне открыт для восприятия впечатлений от него, и я вижу, понимаю, восхищаюсь, потрясен -словом, получаю от этой встречи все, что она может мне дать. Если же мне говорят, что вот, мол, вестник Божий, Сын человеческий, даже Мессия, как написано у Иоанна, – словом, Некто, заявляющий, что Он един с Отцом, а я прихожу и вижу, как Он переходит через улицу, ест и пьет, испытывает лишения и натиск врагов, – разве это не будет для меня шоком? Если я вижу, как Он делает то и другое, как слово или встреча влекут за собою последствия, как продолжается Его жизнь, причем неизвестно, что еще будет, – когда Его жизнь разворачивается передо мной без всякого истолкования, без возможности окинуть взглядом цельный образ, причем все предсказывает плохой конец, – то как мне признать, что в этом преходящем явлении содержится бесконечное и имеющее значение на все времена?

Постичь то, что Бог – в переводе на наш «язык» – обращается к нам человеческим лицом, человеческим словом и человеческой судьбой, открывает ворота вечности – значит уверовать. Отсюда становится понятным, кто есть, собственно, Бог, не «абсолютный», а – если позволительно так выразиться – «человеческий» Бог. Это же рождает в нас и огромное внутреннее сопротивление признанию такого развития событий правдоподобным, ибо эта человечность возбуждает во мне чувство, что таким Бог не может быть! То, что открывает, вместе с тем и скрывает. То, что рушит преграды, вновь воздвигает их. То, что приближает Его к нам, вызывает у нас в то же время сомнение, действительно ли мы стоим перед Богом. Откровение делает Откровением то же, что делает возможным соблазн. Мы слишком хорошо знаем, насколько труднее верить, когда слышишь о вере только от вестников Христа. И даже не от первых вестников, которые видели Его сами и были охвачены Святым Духом, так что святой образ властно выступает из их слов, а от вестников этих вестников, после тысячекратной передачи вести. Нередко же и вообще не от живых вестников, проникнутых убежденностью и порождающих убежденность, а всего лишь от назначенных учителей! Мы знаем, насколько труднее верить оттого, что святое слово переработано мышлением столетий, обременено бесконечными столкновениями, ненавистью и противлением; оттого, что оно притуплялось силой привычки, парализовалось равнодушием, что им злоупотребляли властолюбие и алчность. Тем не менее есть и польза оттого, что столь многие размышляли о нем, вкладывали в него свое – и две тысячи лет истории жили им, так что все человеческое также объемлется Божественным благовествованием. Разве не означает христианская общность также взаимную помощь в понимании слова Божия? Кто не хранит в своем сердце образ того человека, который помог ему правильнее воспринимать благовествование и строч ить свою жизнь в большем соответствии с ним? Кто не чувствует себя обязанным кому-либо из великих людей прошлого, будь то мыслитель, или святой или какой угодно человек, принимавший веру всерьез?