В те годы подружка отжигала как могла. Девушкина мама злилась и обзывала дочь шипящими выражениями. Сегодня точно такими же словами девушка рассказывает мне про собственную дочь.

Если я брошу пить, то, наверное, доживу до дня, когда следующая юная негодяйка станет жаловаться уже на подружкину внучку.

Потом девятиэтажка напротив моего окна станет бордовой. Я и Солнце — оба звезды. Еще часик — и птица с неарийским профилем начнет перебирать у меня в голове шестипалыми лапами.

Постель — кофе — «Косынка» — багровый фасад дома — постель — кофе…

Самая чудовищная фраза, которую лично я встречал в мировой литературе, — это последняя фраза романа Стивенсона «Остров сокровищ».

Дословно, разумеется, не помню. Суть в том, что, ребенком отъездив по экзотическим краям, герой говорит, что вот, мол, прошли годы, но ему и до сих пор снится берег с пальмами и попугай, картаво кричащий «Пиастры! Пиастры!».

Вы понимаете, да? В боґльшую депрессию меня не повергало ничто и никогда! Парню жить — лет, может быть, еще шестьдесят… всю жизнь. А самое типа того, что интересное — позади.

Плюнуть на все. Доехать до того острова. Свернуть попугаю костлявую шею…

Я вытряхнул на запястье часы, застрявшие под манжетой. Официантка убрала пустой бокал и поставила новую пепельницу.

— Еще принести?

— Принесите, пожалуйста. Один бокал.

— Горячее не желаете? Пиццу?

— Денег нет.

Официантка принесла пиво и поставила высокий запотевший бокал на картонный квадратик с надписью «Spendrups». Внутри бокала был никакой не «Spendrups», а «Балтика», номер семь.

Я отхлебнул пива и выгреб из кармана мятые купюры. Если не появится кто-нибудь из знакомых (или еще один полумертвый, но очень щедрый китаец), то, пожалуй, это у нас сегодня последний бокальчик.

Да и хрен с ним.

В «Мандарин» вошла девушка с охапкой букетов. Способ зарабатывания на жизнь у таких девушек состоит в том, что ночь напролет они ездят по барам и кафешкам и мешают людям спокойно отдыхать.

Напирая на джентльменские инстинкты, они втирают подвыпившим гражданам розы по цене, в три раза превышающей цены самых дорогих магазинов. И ведь покупают! Какой джентльмен откажется купить своей даме розы, которые уже принесены прямо к столику?

Лично со мной данный номер не проходит. Вряд ли я когда-либо подходил под категорию «джентльмен». Разве что очень давно.

— Молодой человек, не желаете купить розы?

— Зачем?

— Подарите своей даме.

— Где вы видите даму?

— Неужели у вас нет девушки?

(Жасмин? Бред собачий.)

— Нет.

— Поставите цветы у себя дома.

— У меня нет дома.

Аргумент оказался убийственным. Девушка сделала круглые глаза и отошла в сторону. Я утопил сигарету в переполненной пепельнице и еще раз взглянул на часы.

Можно было и еще посидеть. Или пойти куда-нибудь послушать музыку. Или позвонить Осокину, занять денег и тогда напиться уже по-настоящему. Но не хотелось.

Я отсчитал причитающееся с меня за пиво, положил деньги на стол, накинул на голову капюшон и вышел.

Снаружи лил дождь. Лил так сильно, что «Гостиный двор» был почти не виден за потоками воды и лишь желтел кокетливым силуэтом.

Под козырьком у входа в «Мандарин» стояли две совсем молоденькие проститутки. Они с надеждой посмотрели в мою сторону. У меня не было автомобиля. Зато была помятая физиономия и давно не стиранная куртка. Девушки печально отвели глаза.

Я дошагал до Невского, подошел к краю тротуара и поднял руку. Если водитель попадется нормальный, то денег должно хватить ровно на то, чтобы доехать до моего блочного гетто.

Назвать меня, живущего в Купчино, петербуржцем можно только в той же мере, в какой житель Южного Бронкса является ньюйоркером.

Я ждал меньше двух секунд. После этого, заломив вираж и окатив меня водой, к тротуару подрулил громадный черный джип. Ну, может, не очень громадный… знаменитому ленинскому броневику размерами он, пожалуй, уступал.

Переднее правое стекло было опущено. Оттуда высунулся здоровенный бритый парень:

— Садись, брат, подвезем.

— Спасибо. Я уж как-нибудь сам.

Прикрываясь ладонью от хлещущего дождя, бритый в упор посмотрел на меня. Сросшиеся брови. Ломаные-переломаные уши. Нос, выглядевший так, будто скульптор, лепивший это лицо, в последний момент решил вдавить его глубоко внутрь головы.

Обаятельный юноша.

— Тебе же сказано: садись.

— Мне в другую сторону.

Я улыбнулся и неторопливо, сохраняя собственное достоинство, зашагал прочь.