Какие же, господа, из всего этого выводы?

Вывод первый, о котором я упомянул, что у меня в настоящее время нет никаких данных для обвинения должностных лиц в каких-либо преступных или незакономерных деяниях. В настоящее время у меня нет в руках и данных для обвинения Азефа в так называемой провокации. Второй вывод, вывод печальный, но неизбежный, — что покуда существует революционный террор, должен существовать и полицейский розыск. Познакомьтесь, господа, с революционной литературой, прочтите строки, поучающие о том, как надо бороться посредством террора, посредством бомб, причем рекомендуется, чтобы бомбы эти были чугунные, для того чтобы было больше осколков, или чтобы они были начинены гвоздями. Ознакомьтесь с проповедями цареубийств.

Ознакомьтесь с проповедью, с горячей проповедью о необходимости продолжения террора, каковая резолюция была еще принята партией революционеров в Лондоне в 1908 году и которая принята теперь группой парижских революционеров уже после бегства Азефа, и скажите, господа, может ли правительство по совести удовольствоваться только внешней, наружной охраной или на его ответственности, на его совести лежит охранять и Государя, и государственность другими путями, путями внутреннего освещения.

Я знаю, мне скажут: этот путь опасен; это путь, который влечет и к превышению власти, и к провокации. Я, господа, не буду утомлять ваше внимание перечислением ряда инструкций, циркуляров, которые даны были мною по полиции для предупреждения таких явлений; не буду указывать на то, что в настоящее время усердно работает комиссия под председательством государственного секретаря Макарова по больному для нас вопросу о реформе полиции. Напомню только, что все те случаи провокации, которые доходили до правительства, подвергались судебному расследованию. Ведь недавно еще жандармский офицер осужден к арестантским отделениям; недавно еще в Калуге сотрудник департамента полиции был предан суду, несмотря на то, что он угрожал, что откроет всех остальных сотрудников и все известные тайны; точно так же и в Пензе сотрудник предан суду, несмотря на то, что он в прежнее время оказал ценные услуги департаменту полиции. Я пойду дальше, господа, и скажу, что хотя в настоящем случае я расследовал добросовестно дело и не нашел следов провокации, но в таком деле злоупотребления и провокации возможны, и напрасно ссылаются на мою речь в Первой государственной думе.

Я говорил тогда, что правительство, пока я стою во главе его, никогда не будет пользоваться провокацией как методом, как системой. Но, господа, уродливые явления всегда возможны! Я повторяю, что когда уродливые явления доходяг до правительства, когда оно узнает о них, то оно употребляет против них репрессивные меры. Я громко заявляю, что преступную провокацию правительство не терпит и никогда не потерпит. (Рукоплескания справа.)

Но, господа, уродливые явления нельзя возводить в принцип, и я считаю долгом заявить, что в среде органов полиции высоко стоит и чувство чести, верности присяге и долгу. Я знаю службу здешнего охранного отделения, я знаю, насколько чины его пренебрежительно относятся к смертельной опасности. Я помню двух начальников охранного отделения, служивших при мне в Саратове, я помню, как они меня хладнокровно просили, чтобы, когда их убьют, я озаботился об их семьях. И оба они убиты, и умерли они сознательно за своего Царя и свою родину. А недавний случай в Москве, когда на пустой даче в окрестностях Москвы была устроена ловушка и в эту ловушку попал наряд охраны, когда с крыши чердака революционер наверняка расстреливал каждого подходящего к этой даче, разве задумались ночью начальник охранного отделения и его помощник и не бросились ночью же выручать своих товарищей? Оба были тяжело ранены, но разве они не доказали, что доблесть и честь для них дороже жизни? Я хотел, я должен был на этом кончить, но предыдущие речи меня убедили, что из моих выводов могут построить превратное заключение.

Мне могут сказать: итак, провокации в России нет, охранка ограждает порядок и русский гражданин должен быть признан счастливейшим из граждан (смех слева). В настоящее время так легко искажают цели и задачи нашей внутренней политики, что, чего доброго, такое заключение и возможно, но я думаю, что для благоразумного большинства наши внутренние задачи должны были бы быть и ясны, и просты. К сожалению, достигать их, идти к ним приходится между бомбой и браунингом. Вся наша полицейская система, весь затрачиваемый труд и сила на борьбу с разъедающей язвой революции — конечно, не цель, а средство, средство дать возможность законодательствовать, да, господа, законодательствовать, потому что и в законодательное учреждение были попытки бросать бомбы! А там, где аргумент — бомба, там, конечно, естественный ответ — беспощадность кары! И улучшить, смягчить нашу жизнь возможно не уничтожением кары, не облегчением возможности делать зло, а громадной внутренней работой.

Ведь изнеможенное, изболевшееся народное тело требует укрепления; необходимо перестраивать жизнь и необходимо начать это с низов. И тогда, конечно, сами собой отпадут и исключительные положения, и исключительные кары. Не думайте, господа, что достаточно медленно выздоравливающую Россию подкрасить румянами всевозможных вольностей, и она станет здоровой. Путь к исцелению России указан с высоты Престола, и на вас лежит громадный труд выполнить эту задачу.

Мы, правительство, мы строим только леса, которые облегчают вам строительство. Противники наши указывают на эти леса, как на возведенное нами безобразное здание, и яростно бросаются рубить их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят и нас под своими развалинами, но пусть, пусть это будет тогда, когда из-за их обломков будет уже видно, по крайней мере, в главных очертаниях здание обновленной, свободной, свободной в лучшем смысле этого слова, свободной от нищеты, от невежества, от бесправия, преданной, как один человек, своему Государю России. (Шумные, рукоплескания справа и в центре.) И время это, господа, наступает, и оно наступит, несмотря ни на какие разоблачения, так как на нашей стороне не только сила, но на нашей стороне и правда. (Рукоплескания справа и в центре.)

11 февраля 1909 г. Милостивый Государь, Граф Сергей Юльевич,

Немедленно по прочтении присланной Вами мне статьи я приказал обсудить в комитете по делам печати, какие возможно принять меры против газет, напечатавших инкриминируемую статью.

Из прилагаемой справки* Вы изволите усмотреть, что обвинение может быть возбуждено лишь в порядке частного обвинения.

Очень жалею, что не могу оказать Вам содействие в этом деле, и прошу Вас принять уверение в искреннем моем уважении и преданности.

П. Столыпин *

4 мая 1909 г., С.-Петербург Милостивый Государь, Граф Сергей Юльевич,

Ввиду выраженного Вашим Сиятельством мнения мною будут приняты меры к ознакомлению читающей публики с существом дела Дуранте *, как оно выясняется последним журналом Совета Министров.

По подробном ознакомлении с делом (протекавшим в мое отсутствие) я предложу на обсуждение Совета Министров вопрос о том, в какой форме это всего удобнее будет сделать.

Покорнейше прошу Ваше Сиятельство принять уверение в совершенном моем уважении и преданности.

П. Столыпин

Господа члены Государственного совета! По только что выслушанному вами докладу * я имею от имени правительства заявить, что ныне действующий закон о выборе членов Государственного совета от девяти западных губерний с самого начала его действия признавался правительством несовершенным. Предполагалось, что, с введением в этих губерниях земских учреждений, распределение выборщиков по национальностям получит более правильное разрешение и интересы русского населения окажутся в полной мере огражденными. К сожалению, вопрос о введении земства по некоторым обстоятельствам затянулся, и теперь мы стоим перед новыми выборами, на которых предстоит применить закон, не удовлетворяющий принципу справедливости.