Но где-то же должен быть звонок?!

Повернула голову. Увидела. Дотянулась, нажала…

Ура! Я дотянулась – руками! Есть руки! В бинтах, но есть!

Спокойно, спокойно, надо взять себя в руки, тем более что они есть. Выясним теперь про ноги. Эй, ноги, вы где?

Пошевелила.

Шевелятся.

Нет, мне это не кажется, движение одеяла подтверждает, что под ним – мои ноги.

Что ж, уже лучше. Ничего не оторвалось. Голова тоже на месте, а то чем бы я думала о своих конечностях?

Вот только странно: ощущение такое, будто у меня ничего нет.

«Это потому, – догадываюсь я уцелевшей головой, – что все болит. И голова тоже болит. И лицо. И все какое-то стянутое…»

Я обожжена!

Боже мой, я обожжена, я изуродована!

Руки тянутся к лицу. На лице бинты.

А что под бинтами?.. Дайте мне зеркало! Немедленно к зеркалу, встать, идти, себя увидеть!

Что-то не пускает. В вене игла. Капельница.

«Господи, – падаю я на подушку, – за что?!»

Дверь впустила пожилую женщину в белом переднике.

– Вот как хорошо, ты проснулась… – улыбается мне она, – вот и прекрасно, сейчас будем кушать…

Я еще ничего не успела спросить про свои ожоги, как в мою палату снова вошел человек, на этот раз лысоватый полный мужчина в белом халате. Ласково глядя на меня, он присел на край моей кровати и начал выяснять, кто может заплатить за мое лечение.

Кто? А я откуда знаю кто? Я не знаю, что есть на моем счету во Франции. Я не знаю, сможет ли Игорь заплатить за мое лечение. Да-да, страховка у меня есть, но я не имею ни малейшего понятия, покрывает ли она несчастные случаи… А Шерил как же? Что с ней?!

Что с Шерил?!!

– А вы ей кто? Ах, подруга…

И тут я холодею. Раз они не заметили нашего сходства, значит… Лица наши разглядеть трудновато…

Ее?!

Мое?!

Оба?!!

– А родственники у нее есть, не знаете?

Есть, есть, в Америке, но что же с ней, скажите наконец!!! Почему родственники, неужели дело так худо?!.

– Ваша подруга в коме.

Жива. Значит, жива. Но в коме. Значит – пока жива. Цела?

– Она… она покалечена?

– Нет, к счастью. Но взрывная волна вызвала контузию головы и в данный момент…

– Она выживет?

– Мы на это надеемся.

Собаки. Никогда прямо не скажут.

– У нее нет серьезных повреждений, ожогов там или чего?..

– Ожоги имеются… Но это все вполне в пределах компетенции современной медицины, единственно, чего нам не хватает на данный момент, – это ее сознания. Залог успеха операции, понимаете ли, прежде всего в сознательном желании больного выздороветь…

– А я?

– Что вы, мадемуазель?

– Что со мной?!

– Все в порядке, вам не о чем беспокоиться. Небольшие ожоги и порезы…

Небольшие? Что он мне голову морочит, у меня все так болит, что я себя не чувствую!!!

– Мне больно… – сказала я жалобно и подумала о Шерил. Стыдно сказать, но я была рада, что не оказалась на ее месте.

– Через пару дней танцевать будете, – сказал, вставая, врач. – А пока вам укольчик обезболивающий сделаем. Вам принесут поесть, а потом – спать.

– Сначала зеркало, – сказала я. – Все остальное потом.

Зеркало размером с детскую книжку было вручено в мои забинтованные руки со словами: «Вы все равно ничего в нем не увидите, но расстраиваться не надо, через недельку повязочки снимем, вот тогда и посмотрите…»

Забинтованное чучело смотрело на меня круглыми глазами, торчал нос, совершенно целый и даже не поцарапанный, нижняя губа была порезана, и под бинты уходил краешек аккуратного шва. Глаза у чучела немедленно покраснели и наполнились слезами.

– И много у меня еще таких? – указала я на шов, шмыгнув уцелевшим носом.

– Немножечко совсем, – уклончиво сказал врач. – Еще парочка-троечка, не больше… Но все они пройдут бесследно, я вас заверяю, – вас оперировал сам доктор Шован!

– «Сам доктор Шован» – это значит хорошо?

– Еще как!

– А почему у меня тогда вся голова забинтована?

– У вас несколько небольших ожогов и множество мелких, совершенно незначительных порезов – осколки, знаете ли, как занозы, впились в кожу, – все это не оставит следа, но пока что повязки совершенно необходимы…