Тот, медля, начал расстегивать кожаный ремешок, хрипло, отчаянно вздохнул и махом скинул шлем на пол. Ванькович увидел лицо своей невесты. Ядвига презрительно усмехалась.

– Не ошибайся, - остудил ее Ванькович, - именно тебя ожидал. Связать!
– приказал он своим людям и вышел на двор.

Там, возле пуни, скопом стояли пленники. Стража держала факелы, и отблески червоного света ярко высвечивали во тьме настороженные, с затаенной ненавистью глаза многократных убийц.

– Помолитесь!
– как приговор, сказал Ванькович.

Со скопа отозвался злой голос:

– Помолимся, судья! Пусть тебе будет с Ядвигой так сладко, как нам всем с ней бывало!

Ванькович переждал насмешливый мстительный хохот татей и махнул сотнику:

– На сук!

Злодеев окружили плотным кольцом и погнали по дороге да высоких осин.

Ванькович вернулся в хату. Ядвига со связанными руками окаменело стояла в углу. Избитые разбойники грудой лежали на полу. Нижние тяжело стонали, верхние грязно ругались на Ядвигу.

– Этих и эту в хлев!
– приказал Ванькович.

Скоро в хату донеслось верещанье потесненных свиней...

Через месяц на главной виленской площади перед костелом святого Станислава, там, где высится стародавняя башня Крыви-Крывейта, плотники сбили помост, на помосте поставили виселицу. Объявленным днем на площади столпилось за двадцать тысяч народа. Не каждый великий князь при своей коронации видел здесь столько людей.

Время близилось к полудню. В замковом подземельи ксендз примирял Ядвигу со смертью. Она попросила свидания с судьей Ваньковичем. Тот пришел к ней.

– Ванькович!
– Ядвига опустилась на колени.
– Прости меня!

Ванькович не отозвался.

– Скучно жилось мне, Ванькович, - тихо, словно просясь о сочувствии, сказала Ядвига.
– Не по сердцу мне было, как Марта, запасаться на зиму медом и мясом. Из года в год. Медвежье житье. Или бормотать молитвы перед крестом. Отец ждал сына. Я рыцарем должна была родиться. Но черт всунулся. Мужское сердце с женским телом соединил. А пошла за Ходевича, так он пил и бил. Не стерпела - звездышем ему в лоб. Умер - а мне праздник. И уже никого не жалела. В наслаждение вошло летать над бездной, куда льется кровь и падают жизни. Как месяц без дела, голова начинала гореть... Бессмыслица то, что мы жизнью называем... А тебя я любила. Тоскливо мне было без тебя. Только знала, что вместе нам не судьба... Не могла дождаться, Ванькович, когда исполнишь клятву. Я разве только на минуту тебя пережила б - тоже полоснула бы ножом по шее...

– Имела лучший выход, - мрачно ответил Ванькович.
– Могла споить свое стадо и порезать... Возможно, бог и простил бы тебе...

– Нет!
– твердо отказалась Ядвига.
– Гадилась бы сама себя, что тех зарезала, кого сама на грех соблазнила...

– Знаешь, о чем жалею?
– спросил Ванькович.

– Скажи, - в глазах Ядвиги загорелась надежда.

– О том, что легко умрешь!
– сказал Ванькович и вышел.

Русиновскую повели на площадь. На ней оставили ее разбойничий наряд: латы, епанча, меч; только шлем не надевали ей на голову, чтобы все видели лицо убийцы, и волосы ее, собранные в косу, лежали золотым крылом поверх черной, как ночь, епанчи.

Палач помог Ядвиге стать на лавку, умелым движением надел на нее петлю, толпа затаила дыхание, и в этой мертвой тишине гулко стукнула о помост выбитая из-под ног лавка...

И было это в 1507 году, октября месяца предпоследним днем...

Вот и все.

Старшая сестра Марта от горя и стыда заболела и в скором времени умерла.

Пан Матуш спился.

Марыля, ужаснувшись грехами сестры, бросилась в Вилию.

Двор Русиновских соседи сожгли.

А почему так: три сестры - три непохожие жизни, три стихии - нет ответа.