– Зайди, дядя, что тебе по грязи шлепать, посушись.

– А для ча? – повернулся тот, и Мезенцов увидел чрезмерно <<?>> светлые глаза, как у полководца в решительный час генерального сражения. – Что я, баба, чтобы дождя бояться?

– На бабу ты действительно не похож, – критически оглядывая его, сказал Митя, – а так, зайдешь, расскажешь что.

– Некогда мне со всякой шушерой язык трепать, – последовал грубый ответ, и прохожий, увязнувший благодаря остановке почти по пояс, рванулся, словно лошадь от каленого железа, и действительно вырвался.

– Водки выпьешь, – крикнул ему вдогонку Митя, который не любил отказываться от своих прихотей.

– Ставишь?

– Ставлю.

– Четверть?

– Куда тебе, облопаешься.

– Не твоя печаль.

И прохожий, не обтерев ног, похожих от налипшей грязи на слоновьи, вошел в чайную.

– Куда мы, собственно, идем? – спросил однажды утром Мезенцов.

Митя подмигнул:

– Куда мы идем, мы знаем, а вот куда ваша милость идет – сие есть тайна великая.

Мезенцов вспыхнул и закусил губу.

– Иду я туда же, куда и вы, а почему, это вы, Митя, отлично знаете, а не знаете, то я объясню еще раз.

– Не ссорьтесь, – вступился лениво Ваня без всякого подозрения, – право, не ссорьтесь, скучно.

Митя смирился:

– Ну, хорошо, расскажу на этот раз. Идем мы все трое в богатое и славное село Огуречное, вот что лежит промеж трех больших дорог и не одна-то в него не заходит. А ждут нас там два француза.

– Как два француза? – опешил Мезенцов.

– Они, правда, не французы, а дьячковы дети, Филострат и Евменид, сыновья Сладкопевцевы, но это все одно, потому что они по-французски мастаки и идут сейчас из самого большого французского города По.

– Париж самый большой у них, – заметил Мезенцов.

– Нет, не Париж, что Париж, а По. Это я знаю доподлинно, мне старые люди сказывали.

– А далеко ли до Огуречного?

– Да версты три.

Он остановился и прислушался. В воздухе сквозь пронзительный звон пичуг и шорох ветра послышался легкий свист.

– Что это? – спросил Мезенцов.

– Идем, идем, – заторопился Ваня. – Да говорите поменьше, а то такое станется!

– Да что станется?

– Время-то какое, к полудню.

– Ну и что?

– А про беса полуденного не знаешь, что ли? Эх ты… ученый.

– Нет, братцы, – сказал вдруг Митя, – я знаю, что это такое. Это наши французы. – И он зашагал в чащу орешника <<нрзб.>> над обмелевшей речонкой.

Мезенцов и Ваня последовали за ним и, пройдя десяток шагов, замерли в изумлении перед вытоптанной небольшой площадкой, полной объедками и тряпьем, как воронье гнездо. И посреди этой площадки, тоже напоминая чету ворон, сидели два долговязых человека в дырявых ботинках и лоснящихся от жира длиннополых сюртуках. Их прыщавые, угреватые и безбородые лица казались совсем молодыми, и лишь скорбные, кроткие глаза выдавали, что им обоим уже за тридцать. Большая недоеденная кость, подозрительно похожая на лошадиную, лежала между ними. Это и были Филострат и Евменид, братья Сладкопевцевы.

– Что это вы так запрятались? – весело закричал им Митя. – В Огуречном надо было ждать.

– В Огуречном и ждали, – дружно ответили братья, – только там притеснять нас стали, вот мы сюда и ушли.

– Да кто притеснял-то?

– Староста. Как мы, значит, работали с усердием, в нас и влюбилась дочка старосты, ну и мы в нее, конечно. Отец и пристает – женись. А как мы женимся оба сразу на одной? Так и ушли.

– Так что, она в вас обоих влюбилась, что ли?

– А как же иначе? Говорит, что ей Евменид нравится, только мы на это не согласны, мы двойня, у нас с детства все общее. – Так как же вы любите? Как устраиваетесь?

Братья сокрушенно вздохнули.

– Да никак! Всякая наша любовь бывала несчастная, по этому самому. Оно конечно, какая-нибудь и согласилась бы, только мы так не можем, мы только в законном браке. А иной раз, особенно после сна, так хоть в петлю.

– Вам бы в Тибет поехать, – вмешался Мезенцов, – там полиандрия, одна женщина за многих выходит сразу.

– Ну? – обрадовались братья. – Нам бы хоть какую-нибудь, хоть черную, только чтоб вдвоем. А как туда проехать?

– Через Индию можно или через Китай.

– И сколько стоит дорога?

Мезенцов прикинул в уме цену второго класса на пароходе – он не представлял себе, чтобы можно было ехать в третьем.

– Тысячи по две на каждого.

– А пешком нельзя?

– Куда же? Через пустыню придется идти, сквозь разбойничьи народы.

– Это ничего! За своим счастьем и через ад пройдешь.

– Нечего вам зря языки трепать, – нетерпеливо оборвал их Митя, – вот еще тибетцы какие выискались. Подставляй лучше карманы, я вам деньги принес, триста рублей, рады небось, теперь месяц не протрезвитесь.