Капитан Шендон на минуту оторвался от работы.

– Рад вас видеть, мистер Уорингтон. Сейчас поговорим. Присаживайтесь, джентльмены, если найдете куда.
– И перо его опять забегало по бумаге.

Уорингтон, поклонившись миссис Шендон и кивнув Бангэю, уселся, за неимением другого места, на старый чемодан; девочка подошла к Пену и задумчиво уставилась на него. Через несколько минут неугомонное иеро остановилось, и Шендон, переложив пюпитр на кровать, встал и собрал свои листки.

– Так, пожалуй, будет хорошо, - сказал он.
– Это проспект газеты "Пэл-Мэл".

– А вот и плата за него, - подхватил Бангэй, доставая пятифунтовую бумажку.
– Я свое слово держу. Раз пообещал заплатить, так плачу.

– Не каждый может то же сказать о себе, - заметил Шендон и живо сунул бумажку в карман.

Глава XXXII,

в которой действие происходят неподалеку от Ладгст-Хилл

В своем проспекте упрятанный за решетку капитан изящным и выразительным слогом оповещал публику о том, что джентльменам Англии пора наконец объединиться в защиту своих исконных прав и славного старого порядка, коим со всех сторон угрожают революции за границей и радикализм внутри страны, поклепы фабрикантов и текстильных магнатов и тупая враждебность одураченного ими простонародья.

"Нашу древнюю монархию, - писал капитан, - чернит разъяренная толпа вольнодумцев. Нашу церковь ослабляет завистливая ересь и подрывает тайное безверие. Благие установления, возвеличивающие нашу страну и прославившие английского джентльмена на весь мир, оказались беззащитны и подвергаются бесчестью и поношению со стороны людей, посягающих на то, что для нас священно, ибо для них нет ничего святого; посягающих на исторические идеалы, ибо они по невежеству своему не слышали о прошлом; посягающих на любой закон, буде у них достанет сил его нарушить, когда их вожаки бросят призыв к грабежу. Только потому, что французские короли перестали доверять своим дворянам, пала монархия Святого Людовика; только потому, что англичане еще верили в своих дворян, Англия одолела самого мощного врага, когда-либо угрожавшего какой-либо стране; только потому, что нас возглавляли джентльмены, орлы Наполеона отступили перед нами от Дуэро до Гаронны; только джентльмен мог победить у Трафальгара и обратить неприятеля в бегство при Ватерлоо".

Когда капитан дочитал до Ватерлоо, Бангэй кивнул головой и хитро подмигнул, а Уорингтон расхохотался.

– Вы видите, как взволнован наш уважаемый Бангэй, - сказал Шендон, лукаво сощурив глаза.
– Веллингтона и битву при Ватерлоо я пускал в ход сотни раз, и не было случая, чтобы герцог меня подвел.

Далее капитан откровенно признавал, что до сего дня джентльмены Англии, уверенные в своем праве и пренебрегая теми, кто ставил его под сомнение, доверяли защиту своих политических интересов, равно как и управление своими поместьями и утверждение своих юридических прав, людям, умудренным в той или иной области, и отстаивать свои интересы в печати тоже поручали профессиональным поверенным. Теперь, утверждал Шендон, с этим пора покончить: джентльмены Англии должны сами себя защищать. Их враги храбры, сильны, многочисленны и упорны. Нужно встретить их лицом к лицу. Нельзя допускать, чтобы нас представляли в ложном свете наемные адвокаты; чтобы какие-то писаки прикрывались вывеской Уайтхолла...

– Это в огород Бэкона, мистер Бангэй, - объяснил Шендон, обращаясь к издателю.

Бангэй стукнул тростью об пол.

– Так его, так его, капитан, - произнес он злорадно и, обратившись к Уорингтону, закивал своей глупой головой.
– Хлеще капитана никому не написать, уж вы мне поверьте.

Автор проспекта сообщал далее, что содружество джентльменов, чьи имена по понятным причинам не оглашаются (тут Уорингтон опять рассмеялся), решило приступить к изданию газеты, принципы которой состоят в том-то и том-то.

– Эти люди гордятся своим порядком и твердо намерены его отстаивать, воскликнул капитан Шендон и, ухмыляясь, помахал листком в воздухе.
– Они верны своему монарху, как по убеждению, так и по заветам предков; они привержены своей церкви, за которую проливали кровь их отцы и которой даст бог останутся верны их дети; они любят свою родину и хотят сохранить ее такой, какой сделали ее джентльмены Англии, да, джентльмены Англии (это мы наберем крупным шрифтом, Бангэй, дружище) - самой великой, самой свободной страной в мире; и поскольку имена некоторых из них стоят под хартией, обеспечившей наши свободы на Раннимиде...

– Чего?
– спросил мистер Бангэй.

– Один из моих предков скрепил ее печатью - рукояткой своего меча, торжественно произнес Пен.

– Это Habeas Corpus, мистер Бангэй, - пояснил Уорингтон, на что издатель сказал:

– Тогда, наверное, все в порядке, - и добавил, зевнув: - Давайте дальше, капитан.

– ...на Раннимиде, они и сегодня готовы защищать эту свободу мечом и пером, сплотившись вокруг старых английских прав и законов.

– Браво!
– крикнул Уорингтон.

Дочка Шендона удивленно поглядела на него; ее мать молча шила, и по лицу ее было видно, как она восхищается мужем.

– Поди сюда, Мэри, - сказал Уорингтон и своей большущей рукой погладил девочку по светлой кудрявой головке; но она увернулась от его грубоватой ласки и, подбежав к Пену, стала играть его красивой цепочкой от часов, чем доставила ему большую радость: ведь он был очень добрый и бесхитростный человек, хотя от застенчивости скрывал душевную мягкость под личиной напыщенного высокомерия. Девочка забралась к нему на колени, а ее отец тем временем продолжал читать проспект.