Стоило мне обмолвиться об этих обедах и о превосходных лимонных пудингах, которые умеет готовить миссис Грей, нашему общему знакомому, великому мистеру Голд-мору, директору Ост-Индской компании, - как лицо этого джентльмена выразило близкий к апоплексии ужас, и он едва пролепетал:

– Как! Разве они дают обеды?

По-видимому, он думал, что с их стороны это преступление, - и то уже удивительно, что они вообще обедают; ему, должно быть, представлялось, что они, собравшись у кухонного очага, тайком гложут кости и заедают их сухой коркой. Когда он встречает Греев в обществе, ему удивительно (и свое удивление он выражает всегда очень громко), как это жена может появляться прилично одетой, а на муже совершенно целый фрак, без единой заплаты. Мне пришлось слышать, как он распространялся насчет их бедности перед целой аудиторией в "Клубе Поджигателей", к которому имеем честь принадлежать и мы с Греем.

Мы почти каждый день встречаемся в этом клубе. В половине пятого мистер Голдмор является на Сент-Джеймс-стрит из Сити, и вы можете видеть, как он читает вечерние газеты, сидя в фонаре окна, выходящего на Пэл-Мэл, большой, толстый, полнокровный мужчина, в светлом жилете, с большой связкой брелоков на большом животе. У него большие карманы, битком набитые письмами агентов и документами разных компаний, где он состоит директором. На ходу все его брелоки побрякивают. Хотел бы я иметь такого дядюшку, - и чтобы своих детей у него не было. Я бы его любил и нежил и был к нему очень почтителен.

В самом разгаре сезона, в шесть часов вечера, когда весь свет собирается на Сент-Джеймс-стрит, и кареты вкатываются и выкатываются со стоянки среди толчеи кебов, апатичные лица франтов с эспаньолками смотрят из окон "Клуба Уайта", и вы можете видеть, как почтенные седовласые джентльмены кивают друг другу сквозь зеркальные окна "Клуба Артура", красные куртки стремятся быть

Бриареями, чтобы держать под уздцы всех господских лошадей сразу; перед дворцом Мальборо маститый швейцар в красной ливрее греется на солнышке, - в этот самый оживленный час лондонского дня вы видите светло-желтую коляску, запряженную парой вороных, с кучером в тесном парике из шелка-сырца, с двумя лакеями в пудре и бело-желтых ливреях, а в коляске - солидную женщину в переливчатом шелку, пуделя, розовый зонтик; все это подъезжает к воротам "Клуба Поджигателей", выскакивает паж и докладывает мистеру Голдмору (которому это отлично известно, ибо он глядит в окно, а с ним вместе еще человек сорок клубных поджигателей):

– Коляска подана, сэр. Голдмор кивает головой.

– Так не забудьте, ровно в восемь, - говорит он мистеру Малигатони, тоже директору Ост-Индской компании и, взойдя в коляску и плюхнувшись на сиденье рядом с миссис Голдмор, едет сначала на прогулку в Парк, а потом домой, на Портленд-Плейс. Глядя, как коляска уносится прочь, клубные денди помоложе втайне воспаряют духом. Это как бы часть их заведения: коляска принадлежит клубу, а клуб принадлежит им. Они провожают коляску сочувственным взглядом; а в Парке смотрят на нее с полным знанием дела. Но стоп! Мы пока еще не дошли до "Клубных снобов". О мои доблестные снобы! Какой переполох поднимется среди вас, когда вы увидите эти очерки в печати! {Они закончены и находятся в верных руках. Так что убивать меня бесполезно. Все равно они будут напечатаны.}

Так вот, теперь вы можете судить, что за человек этот Голдмор. Тупой и надутый Крез с Леднхол-стрит, в общем добродушный и любезный, любезный до жестокости.

– Мистер Голдмор всегда будет помнить, - говорит его супруга, - что не кто иной, как дедушка миссис Грей, командировал его в Индию, и хотя эта молодая женщина вышла замуж весьма неосмотрительно, потеряв свое положение в обществе, ее муж, кажется, очень способный и работящий молодой человек, и мы готовы сделать все от нас зависящее, чтобы ему помочь.

И они приглашают Греев на обед два-три раза в течение сезона, а для усиления любезности дворецкому Баф-фу приказано всякий раз нанимать одноконный экипаж, чтобы привезти их на Портленд-Плейс, а потом отвезти домой.

Разумеется, я слишком хороший друг обеих сторон, чтобы не передать Грею, какого мнения о нем Голдмор и как он был изумлен, узнав, что безработный адвокат все-таки обедает. Фраза Голдмора насчет Грея даже стала ходячей шуткой среди нас, клубных остряков, и мы, бывало, спрашивали Грея, когда он в последний раз пробовал мясо, не отнести ли к нему домой каких-нибудь остатков от обеда, и вообще подтрунивали над ним на все лады.

И вот как-то раз, возвратившись домой из клуба, мистер Грей сообщил своей супруге удивительную новость: он пригласил Голдмора на обед.

– Дорогой мой, как ты можешь так жестоко шутить?
– с дрожью в голосе сказала миссис Грей.
– Да ведь миссис Голдмор не уместится в нашей столовой.

– Успокойтесь, миссис Грей; ее милость в Париже. Приедет только сам Крез, а потом мы поедем в театр - в "Сэдлерс-Уэлз". Голдмор говорил в клубе, что Шекспир, по его мнению, великий драматический поэт, и ему следует оказывать покровительство. От таких его слов я воспылал энтузиазмом и пригласил его к нам на банкет.

– Господи! Чем же мы будем его кормить? У него два француза-повара, ты знаешь, еще миссис Голдмор всегда нам про них рассказывает, а сам он чуть не каждый день обедает с олдерменами.

На что Грей ответил ей, цитируя моего любимого поэта:

Простой баранины, о Люси,

Ты приготовь нам к трем часам:

Вкуснее и сочней, клянуся,

Не снилось блюда и богам.

– Но ведь кухарка захворала; а ты знаешь, какой неприятный человек этот Паттипан, кондитер...

– Молчи, фрау!
– воскликнул Грей густым трагическим басом. Распоряжаться этим пиром буду я! Делай все так, как я тебе велю. Пригласи нашего друга Сноба разделить с нами пиршество. Я же беру на себя труд доставить все нужное.