– Перестаньте, Сноб, не надо! Вы топчете самые святые чувства. Мне нужно что-нибудь страстное и нежное - в духе Байрона. Я хочу ей сказать, что в пиршественных чертогах... ну и так далее, вы сами понимаете, - я думаю только о ней, что я презираю свет, что я им пресыщен, знаете ли, - ну и еще что-нибудь... какая-нибудь там "газель" или "бульбуль".

– А под конец - ятаган, - заметил автор этих строк, и мы приступили к делу:

К Мэри

Средь светской толпы на бале

Я всех кажусь веселей;

На шумных пирах и собраньях

Мой смех звучит всех звончей.

Все видят, как я улыбаюсь

Насмешливо иль свысока,

Но душа моя горько рыдает:

Ты так от меня далека.

– Ну, Финт, как по вашему мнению, ловко?
– спросил я.
– Признаться, я и сам чуть не плачу.

– Дальше, пожалуй, - начал Финт, - мы скажем, что весь мир у моих ног чтобы она, понимаете ли, приревновала; ну и так далее, в том же роде, и что я уезжаю путешествовать, понимаете ли. Быть может, это подействует на ее чувства.

И "мы" (как выразился этот несчастный педант) снова взялись за дело:

Я вижу и лесть и дружбу

От старца и юнца;

Красавицы мне предлагают

За злато свои сердца.

Пускай! Я всех презираю,

Они - рабы мои,

И втайне к тебе обращаю

Все помыслы свои.

– А теперь - о путешествии, любезный Финт. Я начал прерывающимся от волнения голосом:

Прости! Это ты научила

Сердце мое любви,

Но тайну мою до могилы

Я буду хранить в груди.

Ни слова, ни вздоха о страсти...

– Послушайте, Сноб!
– прервал Финт вдохновенного барда (в ту самую минуту, когда я собирался разразиться настолько трогательным четверостишием, что оно довело бы читателя до истерики).
– Послушайте... гм... не могли бы вы сказать, что я... ношу мундир и что жизнь моя в опасности?

– Вы носите мундир? Ваша жизнь в опасности? Каким же это образом?

– Н-ну, - отвечал Финт, густо краснея, - я сказал ей, что уезжаю... в Эквадор... с военной экспедицией.

– Юноша, вы гнусный обманщик!
– воскликнул я.
– Дописывайте эти стихи сами!

Он их и дописал совершенно вне всякого размера, да еще хвастался потом в клубе, выдавая их за свои собственные.

Бедняга Фант твердо веровал в таланты своего друга до прошлой недели, когда он появился однажды в клубе с странной улыбкой на физиономии.

– О Сноб, я сделал такое открытие! Отправился сегодня на каток - и вдруг кого же я вижу, как не Финта под ручку с этой роскошной женщиной, с этой леди знатного рода и с огромным состоянием, ну, да вы знаете, Мэри, та самая, которой он еще написал такие прелестные стихи. Ей сорок пять лет. Она рыжая. Нос у нее как ручка от насоса. Ее отец нажил состояние на торговле ветчиной и говядиной, и на будущей неделе Финт должен сочетаться с ней браком.

– Тем лучше, мой юный друг!
– воскликнул я.
– Гораздо лучше будет для женского пола, если этот опасный сердцеед перестанет губить сердца, если эта Синяя Борода уйдет на покой. Да и для него самого это много лучше. Поскольку во всех этих невероятных любовных историях, которым вы так слепо верили, нет ни единого слова правды, Финт никому не повредил, кроме самого себя, и теперь вся его любовь сосредоточится на мясной лавке тестя. Бывают такие люди, любезный мой Фант, которые проделывают все это всерьез и тем не менее достигают высокого положения в обществе. Но эти люди - не предмет для шуток и, будучи, несомненно, снобами, остаются в то же время и негодяями. Их дела подсудны одному только Суду Всевышнего.

Глава XLVIII

Клубные снобы

Бахус - вот то божество, которому Фант поклоняется особенно усердно.

– А по мне, лучше вино, мой милый, - говорит он своему другу Финту, разглагольствующему о какой-нибудь прелестной женщине, - и, поднимая кверху бокал, полный багряной влаги, и значительно подмигнув Финту, отпивает глоток, после чего причмокивает губами, изображая величайшего из знатоков.

Я замечал такое крайнее пристрастие к вину чаще всего у молодежи. Щенки из университета, слетки из армии, птенцы из привилегированных школ, украшающие собой наши клубы, частенько высказываются весьма решительно по данному вопросу.

– Это вино отдает пробкой, - говорит Щенок; хитрец-лакей уносит графин и возвращается с тем же вином в другом графине, а наш юный гурман объявляет его превосходным.

– Долой шампанское!
– говорит Слеток.
– Оно годится только для женщин и детей. По мне, куда лучше херес за обедом, а после обеда - мой кларет двадцать третьего года.

– Что такое нынешний портвейн?
– вопрошает Птенец.
– Отвратительно густое сладкое пойло - где же то старое сухое вино, которое мы прежде пивали?