Так он пал жертвой собственной ревности; и нетрудно вообразить волнение прекрасной Фатимы, когда палач, отбросив маску, упал перед ней на колени, явив ей столь знакомые черты Романэ де Финь-Шампаня.

"Фил Фогарти,

или

Повесть о Доблестном Раздесятом полку"

Роман Гарри Ролвера

I

Флеши были наши. Мы овладели первой амбразурой после двухчасовой драки и расположились теперь со всем комфортом, какой допускали обстоятельства. Джек Дела-мер, Том Деланси, Джерри Блейк, доктор и я сидели под плашкоутом, а наши слуги на скорую руку сервировали нам ужин на дне двуколки. Правда, Камбасерес от меня ушел - надо же было упустить его прямо из рук!
– но его добыча досталась мне; в маршальских кобурах была обнаружена холодная курица и болонская чесночная колбаса, а в ранце французского солдата, чей труп валялся на переднем скате бруствера, мы нашли буханку хлеба - трехсуточный рацион бедняги. Взамен соли у нас имелся порох; и, уж конечно, где доктор, там непременно сыщется (у него в санитарном ящике) бутылка доброго коньяку. Мы сели и славно, по-солдатски закусили. Доктор нарвал сочных плодов с росших поблизости лимонных деревьев - на них ходили в свою последнюю отчаянную атаку карабинеры и 24-й, - а пунш мы сварили в каске Джека Деламера.

– Ей-богу, в ней никогда прежде не было так много толку, - сострил доктор, разливая пунш, и мы все покатились со смеху, кроме того гвардейца, который сидел злой, как турок на крестинах.

– Buvez en, - сказал старый костоправ пленному французу, - са vous fera du bien, mon vieux coq! {Пейте. Это пойдет вам на пользу, старина! (франц.).}

И полковник, которому только что кончили перевязывать раны, с жадностью схватил протянутую чашу и осушил ее за здоровье угощающих.

Как непостижимы превратности военной удачи! Всего лишь полчаса назад мы с ним вели смертный поединок, и он, наш теперешний пленник, уже торжествовал надо мной победу. Я как раз занят был с Камбасересом, которого сбил с лошади и готовился скрутить, как вдруг почувствовал укол сзади, к счастью, пришедшийся в кожаную гусарскую ташку; в следующее мгновенье геркулесова длань сдавила мне горло - я очутился на земле - пленник мой бежал - а надо мной, с обнаженной шпагой в вытянутой руке, стоял, сверкая очами, великан в форме полковника Артуазских частей.

– Rends toi, coquin! {Сдавайся, мошенник! (франц.).} - говорит он.

– Allez au Diable {Иди к черту (франц.).}, - говорю я.
– Фогарти не сдаются.

Я вспомнил мою бедную матушку и сестер, вспомнил наш старый дом в Киллалу - кончик клинка был уже у меня между зубов - мысленно, на последнем дыхании произнес молитву, закрыл глаза - но в это время удача переменилась, и приклад мушкета, которым орудовал Ланти Кланси, вышиб шпагу и перешиб державшую ее руку.

– Тонамундиаль набоклиш!
– выругался француз на чистейшем ирландском языке. Хорошо, что я успел совладать с приступом хохота и вовремя остановить Ланти, иначе честный малый проломил бы моему доблестному противнику череп. А ведь мы с ним после этой драки стали сердечными друзьями, как и полагается людям храбрым и благородным.

Штурм бреши был назначен на час заката, и, как поступают в таких случаях настоящие вояки, мы решили оставшееся время провести в свое удовольствие. Каналья-доктор взял себе печенку и крылышко, второе крылышко мы отдали нашему гостю - пленному; негодники Джек Деламер и Том Деланси захватили ножки - а мне бедному, увы, пришлось довольствоваться остатками спинки и гузкой, которая у нас именуется - "Кардинальский нос".

– Ну-с, как вы находите нос его преосвященства?
– спросил Джерри Блейк.

– Он же не мог оставить кардинала с носом!
– воскликнул неисправимый остряк-доктор, и мы все прямо-таки взвыли от смеха.

– De mortuis nil nisi bonum {О мертвых - ничего, кроме хорошего (лат.).}, - проговорил Джек, воздев к нему объеденную кость куриной ноги.

– Маловато, но зато, ей-богу, нам не угрожает куриная слепота, - сказал я.
– Ладно, ребята, споем-ка добрую песню.

– Идет, - сказал Том Деланси и исполнил нижеследующую балладу собственного сочинения:

Послушайте, ребята, душевно вас прошу,

Вот только кружку пива за Нэнси осушу.

Досталась эта кружка мне, братцы, от дружка,

Поэтому она мне, как память, дорога.

Был малый, каких мало, наш Том Распей-Галлон,

Где пьянка, где гулянка, там всюду первый - он.

Такой он был пьянчуга, любого перепьет,

Ни в чем не подкачает, нигде не подведет.

Однажды, как обычно, он на крыльце сидел

И в кружку с добрым пивом задумчиво глядел.

Вдруг, здрасьте! Смерть с косою грозит ему в лицо:

"Эй, честный Томас, пробил час, кончай свое пивцо!"

Так стал сырой землею, стал глиной друг мой Том,

Из глины вышла кружка, и мы за Нэнси пьем.

– Вздор!
– сказал доктор.
– Я это уже слышал. А вот вам, ребята, кое-что новенькое.

И старый костоправ запел звучным южно-ирландским тенором:

Наш Ларри О'Тул

Любил разгул,

Немало он скул

Свернул.

Караул!

Наш доблестный Ларри О'Тул.

Он был одноглаз,

Но сиял, как алмаз.

Единственный глаз

И не раз

Красоток сражал

Наповал,

Уж он в этом толк понимал.

Всех больше он пил,

Девицам был мил,

А сколько слупил

Еды!

Пуды.

Но вовсе не пил воды.

Такой уж он был,

Его я любил,

А нынче он в бозе почил,

Навеки уснул,

На небо махнул

Приятель мой Ларри О'Тул. {*}

{* Перевод Э. Линецкой.}

Я заметил, что глаза французского полковника засверкали при звуках наречия его родины; но мы были слишком хорошо воспитаны, чтобы показывать, что видим его волнение.