Шрифт:
Неподалеку от меня стояла девочка лет двенадцати в ненецкой одежде и смотрела в мою сторону. Ни взрослых, ни оленей рядом с ней не было.
– Ты одна?
– оторопело спросил я первое, что пришло в голову.
Не утруждая себя ответом, девочка негромко произнесла:
– Позови доктора.
Странно, но я незамедлительно выполнил ее просьбу-приказ.
– Рома!
– что есть силы заорал я.
– К тебе посетитель!
– Ну что шумишь!
– донеслось с озера. Однако короткое время спустя Роман появился, неся связку таких же, как вчера, фунтовых щурят. Заметив девочку, он принялся одергивать латаную выцветшую штормовку, опустил рыбу на мох.
– Вы ко мне?
– Дедушка умирает, - сказала девочка.
– Где?
– почему-то спросил Роман: - Гм-м...
– Там...
– девочка неопределенно махнула рукой в сторону тундры.
– А что с ним?
– осведомился Роман.
– Плохо. Рука не шевелится, нога не шевелится. Кушать не хочет. Помирать хочет.
– И давно?
– Третий день.
– Хорошо, - кивнул Роман. (Хотя что тут могло быть хорошего?) - Сейчас соберусь.
Я юркнул вслед за ним в палатку.
– Ты это серьезно?
– А ты как думал...
– Роман деловито вывернул свой рюкзак мне на спальник, а потом еще встряхнул, высыпав облако пыли и луковой шелухи.
– Чем же ты собираешься врачевать, Айболит несчастный? У тебя, кроме бинта и йода, ничего и нет.
– Кое-что найдется...
– Из кучи барахла Роман выудил белую пенопластовую коробку, сунул в пустой рюкзак, - Первая помощь. Хотя вряд ли от нее будет толк. У деда верней всего инсульт.
– Так какого же?..
– начал я, но осекся, поймав негодующий взгляд Романа. Я выбрался из палатки и подошел к девочке: - Далеко до твоего дедушки?
– К вечеру придем.
– Раскосые глаза девочки смотрели словно сквозь меня, ничего не замечая, и от этой беспристрастности делалось как-то не по себе.
– Понимаешь, нам обязательно надо завтра уехать. Завтра вечером за нами пришлют лодку, - на всякий случай соврал я: мотодору мы ждали только послезавтра утром.
– Завтра вечером доктор вернется.
– Почему - "доктор"? Мы же вдвоем...
– Ты не пойдешь.
– Вот как? И кто же мне запретит?
– возмутился я.
– Ты слышал, Рома, что заявляет это дитя? Я - не пойду!
Роман высунул из палатки бороду, затем показался сам. Рюкзак уже висел у него за плечами. Вид доктора был сосредоточенный, целеустремленный, внушительный. Он строго поглядел на девочку, кашлянул, произнес:
– Гм-м, а, собственно, почему?
Я было решил, что спор окончен, но девочка покачала головой:
– Нет, нельзя. Пойдешь ты один.
– Ну что ж, Вова...
– сдался доктор.
– Придется тебе подождать меня здесь.
– Да что мне тут одному делать-то?
– уже вслед им крикнул я в сердцах, не рассчитывая на ответ. Но девочка неожиданно остановилась.
– Лови рыбу, - посоветовала она, обернувшись.
– Какую? Сяторей - не рыба, - вспомнил я и пнул ни в чем не повинных щурят, лежавших на земле.
– Зачем - сяторей? Харьюз лови в речке.
– Ха! Если бы! Не ловится хариус.
– Будет ловиться!
– пообещала девочка.
Весь этот день и следующий рыбалка была фантастической. Я прерывал ловлю лишь для того, чтобы перекусить на скорую руку, поймать несколько мух, жуков или слепней, и снова начинал проходку вниз по ручью, из каждого улова выуживая по два-три тяжелых, отливавших всеми цветами радуги хариусов. К возвращению Романа я приготовил царский ужин: копченый во мху хариус. Есть такой старый, почти забытый охотничий способ. Делаешь ямку, разводишь в ней костер. Когда дрова прогорят, наваливаешь на угли сырых веток, желательно можжевеловых, а сверху - два куска дерна, мхом или травой друг к другу, так, чтобы слегка подсоленная рыба лежала между ними как в бутерброде. Четыре часа - и от рыбного копченого духа начинает кружиться голова...
Роман вернулся в сумерках, один, без провожатых. Был он задумчив и несколько рассеян, на вопросы отвечал односложно. Однако деликатесный ужин оценил и, смолотив с десяток хариусов, обмяк, отошел, разговорился.
Рассказ Романа я записал в дневник только через двое суток, уже на борту мотодоры, и кое-какие детали, возможно, упустил, однако суть услышанного в тот вечер изложена в целом правильно. Это подтвердил, прочитав мои записи, и сам Роман. Хочу заметить также, что после редактирования из рукописи кое-что ушло, однако никаких новых "живописных" деталей не прибавилось.
Итак, вот что после ужина на Харьюзовом ручье рассказал доктор Роман Тимофеевич Алексеев.
СИРТЯ
Доктор шел за девочкой и сначала было пытался заговорить с ней, но она отвечала нехотя, скупо, не поворачивая головы. Вскоре желание задавать вопросы пропало: шли быстро, по сырому вязкому мху, и усталость делалась все ощутимее.
Чтобы как-то отвлечься, Роман принялся разглядывать одежду девочки. На ней была легкая просторная паница [верхняя женская куртка у ненцев] до бедер, нижнюю полу которой оторачивали несколько чередующихся полосок темно-коричневого белого меха. В швах паницы покачивались вшитые разноцветные суконные лоскутки. Такие же суконные полоски, только красные, словно лампасы, украшали ее широкие штаны. Штанины были заправлены в пимы - легкие, мягкие, настоящие сапожки-скороходы, под которыми ягель почти не проминался. Пимам доктор прямо-таки позавидовал: его собственные резиновые сапоги, приобретенные перед самым отъездом, утяжелялись с каждым километром и, что самое неприятное, начали сбивать пятки.