Андрей Синявский
ЗОЛОТОЙ ШНУРОК
Как и некоторые другие, я ошушаю, что нужна новая русская проза. Старая проза надоела - если не читателям, то писателям, надоела самому развитию русской литературы. Соцреализм уже кончился, и сколько можно писать в виде прозы бесконечную жалобную книгу по адресу ЦК КПСС, иллюстрируя ее цитатами из "Плахи" Айтматова, "Пожара" Распутина и "Печального детектива" Астафьева? Эти цитаты, может быть, и помогут нормальному устроению российской действительности, но они не имеют отношения к развитию русской словесности. Хотя бы потому не имеют, что до всей этой деревенской прозы был написан, в качестве основополагающей веши, четверть века назад (вы подумайте - четверть века прошло, а ничего не сдвинулось), рассказ Солженицына "Матренин двор". После "Матренина двора" повторять тот же вариант в бесчисленных образцах русской, казахской, киргизской прозы-бессмысленно.
Не вижу я выхода и в заострении политических тем. Ни в переводе социальной энергии на сексуальную. Короче говоря, складывается ощущение - тупика.
Правда, подобное же ощущение было у русских футуристов в начале XX века. Но это ошушение тупика тогда пришло на фоне неслыханного подъема русской поэзии - символизма, в первую очередь, и акмеизма. И это давало большие преимущества по сравнению с нашим временем. На фоне обшепоэтического подъема в России произошел взрыв футуризма, который повел к дальнейшему подъему русской словесности. Этого сейчас у нас нет. Мы производим взрыв на пустом месте.
Нас может утешать отчасти, что русские футуристы перед своим подъемом не ведали позитивной задачи. Если сейчас перечитать "Пощечину обшественному вкусу" 12-го года, мы поразимся силе отрицания, которая содержалась в этом манифесте, при чрезвычайно слабой и неопределенной позитивной программе. В конце концов, позитивная платформа футуристов заключалась в том, чтобы "стоять на глыбе слова 'мы' посреди моря свиста и негодования" или, допустим, "тайна властной ничтожности воспета нами". Все это ровно ничего не значит. Зато появились - Хлебников, Маяковский, Пастернак (не говорю о дальнейших последствиях). Нам не хватает подобной же силы - отталкивания.
Я нарочно провожу эти невыгодные параллели между поэзией русского футуризма и нашей современной новой прозой, которая, в принципе, хочет взять такой же высокий барьер, но пока что не может. Рассуждая исторически, следует признать, что нам этот барьер взять труднее. Во-первых, потому труднее, что мы имеем дело не с поэзией, а с прозой, которая развивается медленнее поэзии. Во-вторых (и это главное), в развитии прозы нам приходилось и приходится отталкиваться не от символизма, как это делали футуристы, а в первую очередь от куда более низкой стадии - от социалистического реализма.
Первой и широкой реакцией на соцреализм был и до сих пор остается просто реализм. То есть - отступление к старому, известному еще по 19-му веку искусству. В лице деревенской прозы мы отступаем в лучшем случае к Гл.Успенскому. Глеб Успенский честный и хороший писатель. Но прыгнуть от Гл.Успенского в новую русскую прозу очень трудно. И тем не менее какой-то голос подсказывает нам, что нужно прыгать. Нельзя сопровождать развитие нового стиля слишком уж безнадежной интонацией.
В качестве тоже тупикового, но интересного состояния - "смерть субъекта, смерть объекта", как здесь говорили, - я хочу привести кусок прозы, над которой и об которую бьется сейчас Абрам Терц. Для меня это в какой-то степени образ новой русской прозы. Текст называется - "Золотой шнурок".
– У вас ли мой прекрасный башмак?
– Да, он у меня.
– У вас ли мой золотой шандал?
– Нет, у меня его нет.
– У вас ли мой новый платок?
– Нет, у меня его нет.
– Какой сахар у вас?
– У меня ваш хороший сахар.
– Какой сапог у вас?
– У меня свой кожаный сапог.
– У вас ли мой гусь?
– Нет, у меня свой.
– У вас ли мой старый нож?
– У меня красивый нож.
– Какой фонарь у вас?
– У меня ваш старый фонарь.
– Есть ли у вас новый стол?
– У меня старый стол.
– Есть ли у вас большой дом?
– У меня большой, красивый дом.
– Есть ли у вас маленький хорек?
– Да, он у меня.
– Есть ли у вас золотой нож?
– У меня золотой нож. Есть ли у вас серебряный шандал?
– У меня оловянный шандал.
– У вас ли мой золотой шнурок?
– Он у меня.
– Какой сахар у вас?
– У меня дурной сахар.
– Хочется ли вам спать?
– Да, мне спать хочется.
– Жарко ли вам?
– Нет, мне холодно.
– Есть ли у вас сыр?
– Нет, у меня ничего нет.
– Есть ли у вас хороший кофе?
– У меня нет хорошего кофею, у меня хороший чай.
– Какой чай у вас?
– У меня ваш чай.
– Что у вас дурного?
– У меня дурной башмак. Хочется ли вам пить?
– Мне спать хочется.
– Что у вас прекрасного?
– У меня прекрасный суконный плаш.
– Какой сапог у вас?
– У меня старый кожаный сапог.
– У вас ли серебряный шнурок?
– У меня его нет.
– Есть ли у вас что-нибудь? У меня ничего нет.
– Есть ли у вас что-нибудь хорошее?
– У меня нет ничего хорошего.
– Что у вас дурного?
– У меня дурной конь моего доброго приятеля. Есть ли у вас хлеб?
– У меня нет хлеба.
– Какой сыр у вас?
– У меня нет сыру , у меня хлеб.
– Какой орел у вашего брата?
– У него большой орел моего соседа.
– Какой шнурок у вас?
– У меня золотой шнурок.
– У вас ли железный молоток кузнеца?
– У меня нет его.
– Есть ли у вас что-нибудь хорошее?
– У меня нет ничего хорошего.
– Любите ли вы табак?
– Нет, я его не люблю.
– Что же вы любите?
– Я люблю чай и кофе.
– Что вы любите: барана или теленка?
– Я не люблю ни барана, ни теленка, я люблю кофе и чай.
Но с другой стороны: - Что у меня?
– У вас большой орел.
– Любите ли вы этот пирог?
– Нет, я не люблю пирога, но люблю тот паштет.
– Красный платок у меня или желтый?
– У вас нет ни красного, ни желтого платка, но у вас мой золотой шнурок.