–  Какие деньги? - пробормотал бледнолицый. - Была какая-то мелочь, ее отдали солдату на махорку.

–  До свидания, господа! - торопливо простилась Аня и, взяв меня под руку, увлекла из вагона.

Некоторое время мы шли молча. И хотя Аня казалась спокойной, я чувствовал, как дрожат у нее руки, вздрагивают худенькие плечи. То и дело она оглядывалась на занавешенные окна вагона, куда привезли ее для очной ставки.

–  Спасибо, Аня. Я обязан тебе жизнью! - тихо проговорил я, когда мы пересекли опустевший перрон и спустились по широкой деревянной лестнице на привокзальную площадь.

Но Аня только тихо всхлипывала.

Я проводил ее домой. Прощаясь, она взяла меня за руки, как делала это в школьные годы, и с тревогой в голосе проговорила:

–  Слава, я обо всем догадалась. Скажи, ты не можешь бросить это опасное дело? Хочешь, уедем к папе в деревню?..

–  Конечно, хочу. Но сейчас это невозможно. Когда-нибудь ты все узнаешь. А сейчас не спрашивай ни о чем. Хорошо? И успокойся. Скоро мы будем вместе. И вот еще какая у меня просьба: если в адрес твоего отца придет письмо от господина Люке или генерала Жанно, скажи ему, чтобы в своем ответе он подтвердил существование коммивояжера Михаила Дрозда. Для меня это очень важно...

–  Ну, хорошо, пойдем в дом...

Отступление

Город еще спал тревожным сном, когда я покинул его, чтобы добраться к своим и рассказать о "многоэшелонном наступлении" белогвардейцев.

Я был уверен, что Просвиркин не может пройти мимо своего родного села, и пошел через Русское Добрино. На мосту посреди села навстречу мне шел крестьянин в лохматой шапке, лаптях, с топором за поясом.

–  Степана Просвиркина знаешь?

–  А кто его не знает? - вопросом на вопрос ответил мужик.

–  Дома он?

–  На селе не объявлялся, а где он ныне, должно быть, знают его баба да господь бог, - ответил бородач.

Найдя нужный дом, я объяснил хозяйке, для чего мне понадобился Просвиркин.

–  Перейдешь тот ручей и поднимайся по тропе, она выведет тебя к лесу, там и найдешь его, - сказала женщина, гладя по головке прижавшегося к ней белобрысого мальчонку.

Просвиркина я обнаружил в лесу, который тянется от станции Дымка к двугорбой лысой горе.

Был тихий вечер. Деревья отбрасывали длинные причудливые тени. Но ни аромат трав и цветов, ни яркие краски летнего леса не радовали собравшихся здесь людей - на их суровых лицах лежала печать тревоги...

Увидев меня, Просвиркин встал, смахнул с брюк прилипшую листву и шагнул мне навстречу.

–  Знакомить не буду. И Петровскую и других товарищей ты знаешь.

Поздоровались.

–  Вот видишь, пришлось отступать вслед за красноармейцами. Но из родных мест не хочется уходить. Здесь мы знаем каждую тропинку и здесь будем бить и уже бьем! - врага по-партизански. Присаживайся и выкладывай новости, предложил Просвиркин.

Я рассказал обо всем, что видел в Бугульме. Партизаны слушали молча. Кто-то тяжело вздохнул. Катя задумчиво смотрела вдаль, и таким прекрасным было ее лицо.

Через полчаса Просвиркин поднялся.

–  Ну, нам пора в путь, - проговорил он. - Пока выберемся на большак, наступит ночь.

Он свистнул. С опушки на поляну потянулась цепочка подвод. Партизаны стали рассаживаться по телегам, а тем временем Просвиркин писал записку.

–  Отдай Волкову - вчера он был в Клявлино. Скажи, что ночью мы совершим налет на станцию Дымка, а теперь идем на Ериклы и Кичуй, там сколотим крестьянский полк. И тогда белые попляшут под дулами наших винтовок. Сколько кобылке ни прыгать, а быть в хомуте. Ну, бывай здоров!

Просвиркин снял бескозырку и по-медвежьи сгреб меня в объятия.

–  Кто знает, что нас ждет впереди, - крепко, по-мужски пожимая мне руку, говорила Катя. - Прощай, Слава!

Расставшись с Просвиркиным, я думал о том, какая силища в этом человеке. Партизан - горстка, а он рассуждает о полке и уверен, что победа не так уже далеко.

Медленно густели теплые сумерки. Из-за горы выглянула луна.

Усталость валила с ног. Хотелось прилечь или присесть хотя бы на минуту. К счастью, по пути попался родник. Я снял рубашку, умылся по пояс ледяной водой и будто обновленный пошел дальше. Ночь была теплая и тихая. Но к утру горизонт почернел, стали сгущаться облака, луна скрылась. И хотя дорога была мне знакома, я то и дело останавливался и осматривался.

Вдруг где-то справа как будто щелкнул затвор винтовки. Я припал к земле и прислушался. Если это патруль белых со станции Дымка, подумал я, то тут документами коммивояжера не оправдаешь ночную прогулку. Всмотревшись в темноту, откуда снова послышался лязг металла, я разглядел лошадь, которая, пощипывая траву, медленно приближалась ко мне. Оказывается, она была стреножена цепью. Подождал еще немного и пошел.

За день я отмахал верст шестьдесят, смертельно устал, нервы мои были на пределе, а тут еще эта лошадь... Однако нельзя было терять времени, и я решил догонять отступившие от Бугульмы на Симбирск наши отряды, чтобы знать, как далеко расползлась белая саранча в этом районе.