– Только надолго не откладывай, внучка, - дрогнувшим голосом сказал Рябов.
– Годков мне, понимаешь ли, почитай уж восемьдесят семь. Успеешь ли?

– Успею!
– твердо пообещала Тася.

Они распрощались, она повесила трубку, замерла... и все-таки разрыдалась. А потом как-то вдруг сникла и уснула прямо на стуле у телефона. Очнулась в три часа ночи. Спохватилась, умылась, снова кинулась к телефону, дозвонилась в справочную вокзала, выяснила, что электричка на Ярославль в четыре утра с минутами. И кинулась, спотыкаясь, к порогу, опять подхватив свою сумку.

И бегом, бегом по тернистой дороге к дому, что стоит на зеленом родном берегу. Этот берег родной, - лихорадкой стучало в висках, и Тася бежала, бежала...

Она примчалась на Ярославский вокзал на такси за десять минут до отхода электрички. И вдруг, - Тася глазам своим не поверила, - увидала Василия, выходившего из дверей круглосуточного ресторана. Яростно жестикулируя, он говорил что-то своему спутнику, коренастому белобрысому человеку, а тот внимательно слушал его, хмуро глядя прямо перед собой.

– Тася!
– крикнул Василий, увидев её.
– Тася, слава Богу!
– он что-то быстро сказал товарищу, тот повернулся, поглядел на нее... пристально так. А Василий в три прыжка был уж возле Таси. Ему хотелось её в охапку схватить, стиснуть, сжать от радости, что живая, что тут она... рядом. Но он удержался. И только мускулы под кожей на руках заходили. И тогда она сама кинулась ему на грудь как маленькая. А потом отстранилась, глянула в глаза... и поцеловала. В губы.

– Тася, милая...
– он какое-то время не мог говорить, только смотрел на нее, потом овладел собой.
– Я ночью приехал, вот, приятель мой Дмитрий меня на вокзале встречал, а потом мы с ним в ресторан забурились. Ну, давай, что ли, назад, домой, мне в Москве теперь делать нечего. Я ведь за тобой - вызволять! На квартиру к тебе сейчас вот собрался. Ты что, дуреха, затеяла? Мстить собралась? И кому? Это ж нелюдь - те, от которых дети твои пострадали. Разве затем жизнь дана, чтоб на таких её тратить?! Разве мало у нас хорошего?
– тут он не выдержал и обнял её.

– Ой, Васенька, не надо, не бей ты меня! Сама уж все поняла.

Все это время Дмитрий стоял в сторонке, внимательно изучая газету. Однако, пристальные его глаза все видели, все замечали. Он от души радовался за друга: тот встретил свою любовь. И как полюбил-то её - Тасю эту - с первого взгляда!

А Тася с Василием вскочили в вагон, двери хлопнули... Электричка дернулась, тронулась и пошла, набирая ход. Вслед за ней по перрону, улыбаясь, шел Дмитрий и махал им рукой.

– Это товарищ мой, - пояснил Василий, когда они чуть успокоились.
– Я тут позвонил ему ещё из Рыбинска, попросил кое о чем. Он в одной очень хитрой органиции работает. Я ведь учился в Москве, в Строгановке... выгнали - пил сильно. Но это к делу не относится. Тогда-то студентом с ним я и познакомился. С тех пор перезваниваемся иногда. Приезжал он как-то ко мне. С семьей. А теперь вот нарыл тут кое-что. Это тебя касается, но, уж вижу, сама догадалась. Догадливая ты, как я погляжу! И ты, и дочка твоя. Славная она. Ладненько! Ну вот, сейчас я тебе расскажу все, да покажу. Все теперь у нас разложилось как по полочкам!

Он вынул из дорожной сумки папку, в ней были ксерокопии документов. Досье. Петр Николаевич Суров. Дело за номером... Родился... Умер... Причина смерти... Имя доносчика. Статья. И ещё одно досье: на имя Антонины Петровны Суровой, в замужестве Мельниковой. В Москве - с сорок шестого, прописана по адресу: Сивцев вражек, 26, квартира 3, у Коноваловых Алексея Георгиевича и Елены Сергеевны. Дарственная на собственный дом в деревне Антоново на Юршинском острове в Ярославской области на имя Коноваловой Елены Сергеевны. Прочие сведения...

– Вот, - Василий взглянул на неё - она сидела, прямая как статуя, просмотрев документы и прижав их к груди. И глядела прямо перед собой. Видишь... это твой дом. А ты боялась!

– А я уже знаю, Вася... Васенька, милый ты мой!
– Тася всхлипнула, но удержалась.
– Я другу бабушкиного мужа сейчас дозвонилась. Он мне все рассказал. Нет, не все, конечно... Но самое главное. Но почему, скажи ты мне, почему именно я... мне все узнать доверено. И такой ценой! Детей измучала, сама чуть голову не свернула... Эля - эта катастрофа, Сенечка его рука, это ведь все неслучайно, Васенька! Ведь с самого начала, как бабушка мне явилась и я действовать начала, знала, чувствовала, что путь этот - по самому краю пропасти. Что ещё миг один, шаг неверный - и пропадешь. Ну, я-то ладно... Но за что дети страдали?

– Э, милая, говорят ведь: познание умножает скорбь. Не мучайся ты над этим, не ломай голову. Я ответа на твои вопросы не знаю. Только, помнишь, говорил я, что искупление это? Искупили вы то зло, что предки ваши сделали вольно или невольно.

– Но ты не знаешь всего, ведь бабушка по сути стала причиной смерти отца, потому что связалась... ох, даже язык не поворачивается! С оборотнем, Вася, понимаешь?! Понимаешь ты это? И как теперь? Ведь он является мне!

– Не только тебе, - мрачно сказал Василий.
– И Эле.

– Ох, Боже мой!
– Тася вскочила, но он её удержал и чуть не силком усадил на место.
– Как же там они? И я-то, дура... он ведь меня заморочил, Васенька, он меня все время с пути сбивал!

– Да, знаю, догадываюсь. Но ты, Таська, не дрейфь, с этим мы поборемся. А этого волчину драного я своими руками придушу! Ну, без отца Василия тут, конечно, не обойдется. Ты в церковь-то пойдешь исповедаться? Или опять за рюмку станешь хвататься?

– Пойду, а куда ж мне теперь? Мне теперь дорожка одна, в храм, чтоб отмолить их всех. А рюмка... не напоминай мне! Ну, что ты меня все терзаешь?! Мне об этой рюмке теперь даже подумать тошно. Это ведь он зверь мне вином глаза застилал. От жизни живой отталкивал. А теперь я глаза открыла.