Эзергиль задумчиво осмотрела развалины, неожиданно с недевичьей силой подхватила меня под мышки и за десять секунд по воздуху перенесла к одной из уцелевших башен.

– Зачем терять время на лазание, – резонно заметила она. – Тем более я тут сориентировалась и сообразила, что это за башня.

– Ну?

– То, что надо, – библиотека. Хотя у Погодиной книги повсюду были понапиханы. Ну, ищи вход.

Подножие башни, наверно, по третий этаж утопало в строительном мусоре. Я решила обойти ее кругом и вскоре обнаружила в паре метров над землей окно-бойницу. По краям рамы блестели осколки стекла.

– Эзергиль, глянь-ка, что я нашла! – радостно воскликнула я. – Как думаешь, пролезем?

– Как нечего делать.

Эзергиль подняла меня на подоконник, и я осторожно протиснулась в бойницу.

Мы попали в небольшой восьмиугольный зал с белым сводчатым потолком. Мраморный пол был загроможден обломками книжных шкафов из блестящего красноватого дерева. Демон здесь явно побывал, но не особенно буйствовал: ничего не сжег и не изгадил, просто повалил мебель и пошел дальше. Со стороны озера даже уцелели витражи. Проникающий сквозь их золотистый орнамент свет розовой луны создавал в зале удивительно приятное освещение; мне вдруг показалось, что снаружи солнечный июльский вечер. Книг на полу не было, только несколько случайных листков – должно быть, о книгах позаботился кто-то более шустрый. В простенках между окнами засыхали в кадках неизвестные мне деревья с острыми листьями. «И это тоже моя работа!» – подумала я. Эта мысль неожиданно погрузила меня в прежнюю меланхолию.

– Это и есть библиотека? – хмуро поинтересовалась я.

– Да так, проходная комната, их в Доме Эшеров десятки. Я здесь побывала один раз, прошлой зимой. Мы с Катькой поспорили, чем отличается палиндром от палимпсеста, а потом речь зашла о том, выцветают ли от времени надписи на пергаменте. Она сказала, что у нее как раз есть один манускрипт, но сжульничала: не призналась, что, во-первых, это кожа не телячья, а человеческая, во-вторых, что надпись сделана кровью, а не чернилами, а в-третьих, что его происхождение более чем сомнительно, и, соответственно, датировать манускрипт невозможно. Я потом приходила сюда одна, рассмотрела его как следует, и все стало ясно как день: Катька сама его подделала, правда, не совсем понятно зачем…

– Не поняла, о чем речь-то идет?

– Да вот об этом куске кожи!

Я окинула зал взглядом и в темной нише между двумя витражами обнаружила вышеупомянутый пергамент. К старинного вида некрашеной деревянной панели была прибита медными гвоздиками темно-желтая чуть сморщенная кожа, сверху донизу испещренная бурыми надписями. Кожа представляла собой неровный прямоугольник и действительно весьма походила на человеческую.

– А по-каковски тут написано? – спросила я с любопытством. – На санскрите?

– Ты приглядись, – насмешливо ответила Эзергиль. – На буковки-то посмотри.

Я уткнулась носом в кожу, пытаясь разобрать расплывчатые и местами попорченные письмена. Короткие строчки разной длины навели на мысль, что передо мной стихи. В корявых замысловатых буковках проглядывало нечто знакомое. Если бы только не эта черта сверху…

– Да ведь тут по-русски! – догадалась я. – Ну, Катька!

– Как заправский антиквар, – усмехнулась Эзергиль. – Я тебе не рассказывала, захожу недавно к приятельнице – она в антикварном салоне работает – и вижу картину Васнецова «Лунная ночь на рейде в Неаполе» в отличном состоянии. Говорю ей: «А Васнецов-то в Неаполе сроду не бывал», а она мне отвечает: «Наших покупателей такие мелочи не интересуют, и вообще, не подходи к полотну, а то лак повредишь – ее только вчера закончили». Вот так-то! А вообще, я тебя сюда не за этим привела. Можешь прочитать то, что на коже написано?

– Стоит ли время тратить на эту фальшивку? – усомнилась я.

– Тебе будет полезно. Прочитай, потом поделишься впечатлениями. И, между прочим, кожа действительно человеческая – я проверяла.

– Ладно, – пожала я плечами и принялась за чтение.

Баллада о веселых гулях и костяной лютне

Некий индийский юноша,

Кем был он – неважно

Может, кшатрий, а может, вайшья,

В лес погулять пошел со своей невестой,

Заблудился,

И вышли они прямо к гулям в селенье – хэй!

Гули их встретили,

Обрадовались ужасно:

«Девицу съедим на закуску,

А парня на ужин оставим,

И всю ночь у нас будет веселый праздник —

хэй!»

И зарыдав, взмолилась девица:

«О милосердные гули,

Исполните мое последнее желанье:

Сделайте из моих косточек лютню

И отдайте ее какому-нибудь барду,

Пусть он в память обо мне сложит

Песню любви и боли»

«Почему бы и нет? Мы музыку любим», —

Ответили ей славные гули.

И тотчас девицу растерзали,

Добела обглодали кости

И сделали из ребер звонкую лютню,

Струны-жилы на каркас натянули – хэй!

«О гостеприимные гули! —

воскликнул юноша внезапно,

– Дайте вы мне эту лютню,

Хоть не бард я, но сердце повелело

Спеть сейчас мне песнь любви и боли

Деве в память, а вам – для развлечения —