Мотылек остался за столом, вместе с сыновьями старосты. Подростки смотрели на дверь, куда знахарь увел их отца, с одинаковым выражением: если бы они могли поджечь эту дверь взглядами, от нее бы вмиг осталась только кучка пепла.

Потом переглянулись, обменялись тихими словами, старший повернулся к Мотыльку и прошептал:

– Убегай.

Едва слышно сказал, одними губами, но Мотылек услышал.

– Что? – растерянно переспросил он.

– Там в кухне собачий лаз. Убегай, пока мокквисин занят с отцом. Когда он уведет тебя в лес, будет поздно…

Мотылек промедлил несколько мгновений. Но не успел даже обдумать услышанное, как дверь распахнулась и в дом вернулся староста. Из-за его спины выглянул Кагеру, уже в соломенной шляпе, махнул рукой Мотыльку:

– Ты доел? Пошли!

Вот и остался позади дом старосты, где удивительно смешались запахи масляной лампы, грибной подливки и затаенного страха. Снова вокруг темная сырая ночь, светлячки, камешки шуршат под ногами. А в ушах Мотылька звучит слово «мокквисин», которым сын старосты назвал учителя Кагеру. Мокквисин. Лесной демон.

«Убегу, – внезапно решил Мотылек. – Прямо сейчас!»

Все мышцы напряглись, сердце заколотилось: броситься бы в обратную сторону – и гори все синим пламенем… Но Тошнотник обернулся, заглянул в лицо, словно прочитав мысли, как бы невзначай показал клыки. Мотылек вздохнул, опустил голову и покорно поплелся вслед за знахарем.

– Мису-у-ук! Выплюнь немедленно святую старицу Ямэ-э-эн!

Мотылек, ковылявший по дорожке к выгребной яме с огромным вонючим помойным ведром, остановился и завертел головой, высматривая источник воплей. Так и есть – у задней стены, где кухня, Головастик опять застал Мисук за попыткой сожрать гадюку. «Святая старица Ямэн» частенько приползает туда перекусить, но у нее не хватает ума сообразить, что кошке тоже прекрасно известно время и место ее обеда. Мисук, в свою очередь, прикидывается, что не может отличить змею от любимого лакомства, маринованного угря, – а что, полное наружное и вкусовое сходство! Но гадюку жрать нельзя – это змея сихана, а в доме Кагеру едят только тех, на кого укажет хозяин. Поэтому Головастику постоянно приходится вынимать гадюку из пасти у кого-нибудь из домочадцев, чаще всего – у полосатой лесной кошки, которую сихан в насмешку назвал древним аристократическим именем Мисук – «прекрасная и целомудренная».

– Мису-у-ук! – надсаживается Головастик. – Дрянь ты этакая!

Мисук сидит на крыше кухни, сжимая в зубах полузадушенную змею, с таким видом, как будто понятия не имеет, что это у нее такое свисает из пасти.

– Выплюнь старицу, уродка!

Кошка смотрит вниз с высокомерным видом. Змея слабо мотает толстым хвостом.

– Сейчас буду камни кидать!

– Мисук! – доносится из дома резкий, как удар хлыста, голос Кагеру, легко перекрывая вопли Головастика. – Поигралась и хватит!

Кошка грациозно спрыгивает на крыльцо. «Так вы утверждаете, что у меня что-то во рту? – выражает ее взгляд. – Вы уверены, что там что-то есть? Ах, вот это? Посмотрим, что это… М-м… ну да, змея. Странно. Как она сюда попала?»

Мотылек переложил ведро из руки в руку. Ход его мыслей прост – если змея в пасти у кошки, то возле выгребной ямы, где она любит подремать после обеда, ее нет. А значит, на этот раз никто не помешает ему вылить помои в нужном месте – и он получит одним подзатыльником меньше. Мотылек улыбнулся и поволок ведро дальше.

Дом Кагеру, обширный, запущенный, на коротеньких сваях, прилепился к склону горы в узкой мрачной долине меж двух невысоких хребтов, заросших сырым, совершенно непроходимым лесом. С тех пор, как в долине поселился Кагеру, оттуда убрались все, даже охотники со своими временными шалашами и силками. Ближайшее обитаемое место, деревенька Сасоримура, было в соседнем ущелье, в полутора ри отсюда. По дну долины день и ночь глухо грохотал на перекатах широкий быстрый ручей. Глубины в нем было по колено, вода ледяная, кристально чистая. Головастик с Мотыльком часто ловили там рыбу. Вдоль ручья проходила довольно запущенная тропа, которая потом сворачивала к перевалу и дальше, в Сасоримуру. В темном буковом лесу вокруг ручья кишело мелкое зверье, переплетались кабаньи тропки, в кронах резвились серые белки, в подлеске вились тучи комаров и прочей летающей пакости. Но особенно много тут водилось всяческих пауков. Не было дерева, с которого не свисали бы липкие сети паутины. В траве сновали скорпионы самых разных форм и расцветок. Когда Мотылек в первый раз увидел на крыльце скорпиона – маленького, серого, с крошечным задранным хвостиком, – он тут же с визгом удрал в дом. А потом ничего, привык, раскидывал с дороги босыми ногами.

Без помех добравшись до выгребной ямы, Мотылек выкинул мусор, вернулся, поставил ведро возле кухни, плеснул туда воды, набросал травы. С кухни пахло разваренной рыбой и морковью – Головастик готовил обед. На крыльце уже сидела со скромным видом вездесущая Мисук, дожидаясь рыбьих хвостов и голов, а на самом деле, разумеется, выжидая удобный момент, чтобы украсть кусочек филе.

– На, подавись!

Из дверей вылетела неочищенная морковка. Мисук поймала ее на лету, обнюхала, недовольно фыркнула. На кухне радостно захохотал Головастик.