Помню, у них жила грязная и глупая баба Анисья, впоследствии отличалась в деревне тем, что воровала у крестьян овец. Ее поймали и, сделав обыск в погребе, нашли несколько овечьих хвостов и голов. Крестьяне не стали ее судить, а сами расправились с ней: нацепили ей головы и хвосты и повели по деревне. Бабы били в косы, мужики ругались, ребятишки улюлюкали.

У отца и сестер она была за повара. Сестры рассказывали, что однажды, проходя мимо кухни, отец окликнул ее:

– Анисья, а Анисья!

– Что вы, Лев Николаевич?

– Знаешь что, ты на Семирамиду похожа...

– Да ну!..
– радостно воскликнула Анисья.

С этого дня так и прозвали ее Семирамидой.

Я была тогда еще маленькой, мало что понимала, но мне казалось, что отец и сестры, уезжая в Ясную, веселились, как школьники, очутившись без надзора старших. Они писали бодрые письма, и когда наконец семья снова соединялась, много рассказов их мы слышали о пребывании в Ясной Поляне. Помню рассказ о том, как тетушка Татьяна Андреевна приезжала к ним в гости. Они ее кормили вегетарианской пищей, которую она терпеть не могла.

Однажды к обеду отец и сестры притащили живую курицу, привязали ее к ножкам стула, где должна была сидеть тетенька, и положили к ее прибору большой нож.

Тетушка не могла понять, к чему все это было сделано.

– Ты ведь хотела курицы, - сказал ей отец, - а у нас нет никого, кто решился бы ее зарезать, вот мы тебе все и приготовили...

Мать считала, что детей надо учить. Для этого мы жили в Москве. Отец считал, что детей не надо заставлять учиться, а надо воспитывать в простой, трудовой жизни. Поскольку сами дети хотели бы приобретать знания, они сумели бы это сделать. Тратились большие деньги на преподавателей, учебные заведения, но учиться никто не хотел.

Малыши чувствовали несогласие родителей и невольно брали от каждого то, что было понятнее и что больше нравилось. То, что отец считал образование необходимым для каждого человека и сам до конца дней старался пополнить свои знания, мы пропускали мимо ушей, улавливая лишь, что он был против ученья. То, что мам? говорила о необходимости иметь много денег, чтобы хорошо одеваться, держать лошадей, устраивать приемы и балы, вкусно есть, нам нравилось. Но ее требования работать и кончать учебные заведения были уже неприятны. Мы не задумывались над всем этим, а жили, как было проще и легче.

А между тем некоторым из нас ученье давалось легко. Миша был исключительно способным мальчиком, Таня его очень любила и рассказывала мне о нем. Один раз Таня поехала с ним, совсем еще маленьким, на станцию Ясенки. Миша вывалился из саней, должно быть, ушибся, но ничего не сказал. Таня удивилась, что он неподвижно лежит в снегу и позвала его: "Миша, вставай!" - "Нет, я полежу". Таня испугалась: "Ты, может быть, ушибся?" - "Нет, я полежу!" Так с тех пор и пошло. Когда, бывало, кто-нибудь ушибется и боится расплакаться, говорили: "Я полежу".

Когда Миша едва умел читать и писать, он нацарапал на бумажке: "Надо быть добрум" - и носил в кармане свое изречение.

Часто, часто, когда кто-нибудь сердился, отец кротко улыбался и говорил: "Надо быть добрум!"

Миша был самым музыкальным в нашей семье. Какой бы мотив ни услышал, сядет, бывало, за фортепиано, возьмет гитару, балалайку и сейчас же подберет. Одно время он учился на скрипке и делал большие успехи, мам? радовалась, гордилась им, но он скоро бросил.

Помню, впервые пел у нас в Москве Шаляпин. Отцу не понравилось то, что он исполнял: "Песню о блохе", "Два гренадера". Шаляпин предложил спеть песню "Ноченька". Но аккомпанировавший ему молодой пьянист Гольденвейзер без нот сыграть песню не мог. Миша застенчиво подошел к фортепиано, подобрал мотив, и через несколько минут Шаляпин уже пел под его довольно примитивный, но совершенно верный аккомпанемент.

Учиться Миша не хотел и совсем забросил лицей. Его грозили выгнать, если он еще хоть раз опоздает к урокам. Мам? была в отчаянии, бранила, упрекала, но ничто не помогло. И вот как-то Миша опять вернулся поздно и не хотел вставать, несмотря на то, что слуга уже несколько раз будил его.

Что делать? Я налила полный кувшин ледяной воды, подкралась на цыпочках к Мишиной кровати и опрокинула весь кувшин ему на голову. Мгновенно из-под одеяла высунулась взъерошенная мокрая голова, злобно вскинулись серые сонные глаза. Миша вскочил и бросился за мной. Я помчалась по коридору. Миша за мной. Я выбежала из ворот на улицу. Миша опомнился, побежал домой, оделся и пошел в лицей. Долго старалась я не попадаться ему на глаза. У Миши были здоровые кулаки, и дрался он очень больно.

Андрей тоже не учился. Мам? поверила, что ему трудно заниматься, потому что в детстве у него было воспаление мозга. Она жалела его и любила больше других. До рождения Ванечки он считался любимчиком. Пожалуй, и отец относился к нему лучше, чем к другим, за его доброту и сердечную чуткость.