Меня тревожит тот же дивный сон:

В туманной мгле стоит дворец высокий

И длинный ряд дорических колонн;

Средь диких гор от них ложатся тени,

К реке ведут широкие ступени.

И солнце там приветливо не блещет,

Порой сквозь тучи выглянет луна,

О влажный брег порой лениво плещет,

Катяся мимо, сонная волна,

И истуканов рой на плоской крыше

Стоит во тьме, один другого выше.

Туда, туда неведомая сила

Вдоль по реке влечет мою ладью,

К высоким окнам взор мой пригвоздила,

Желаньем грудь наполнила мою.

. . . . . . . . . .

. . . . . . . . . .

Я жду тебя. Я жду, чтоб ты склонила

На темный дол свой животворный взгляд,

Тогда взойдет огнистое светило,

В алмазных искрах струи заблестят,

Проснется замок, позлатятся горы

И загремят невидимые хоры.

Я жду, но тщетно грудь моя трепещет,

Лишь сквозь туман виднеется луна,

О влажный берег лишь лениво плещет,

Катяся мимо, сонная волна,

И истуканов рой на плоской крыше

Стоит во тьме, один другого выше.

1840-е годы

СЛОВА ДЛЯ МАЗУРКИ

Вон на кладбище белеют кресты.

Месяц взирает на них с высоты.

Там дремлют кости вельможного рода,

Рядом с гетманом лежит воевода.

"Скучно, панове, все спать на погосте,

Седлаем коней, едемте в гости!

Вишь, серебром как дорога устлана.

Едем на свадьбу до пана гетмана!"

[Вот пошатнулись кресты и упали,

По полю мертвые вдаль поскакали.]

Там, над Двиною, напротив парома

Светятся окна вельможного дома.

Слышны в нем скрыпки, цимбалы да флейты,

"Ну же, маршалок, докладывал, гей ты!"

В страхе маршалок из рук бросил блюдо:

"Пане вельможный, случилося чудо!

От, далибуг же! До панскои мости

Прямо с кладбища приехали гости!"

"Брешешь ты, бестья, зараз изувечу!"

Встал и, ругаясь, идет к ним навстречу.

. . . . . . . . . . . .

... похоронный.

Так был наказан гетман коронный.

1840-е годы

* * *

Ты меня поняла не вполне,

И хоть сердце открылось.

. . . . . . . .

О, как хочется мне передать

. . . . . . . .

О, узнай же, как горестен я

. . . . . . . .

Мы друг друга никак не поймем

. . . . . . . .

Никогда мы себя не поймем?

. . . . . . . .

И души увядающий май

Ты пойми иль душой отгадай

. . . . . . . .

О, узнай мое горе, узнай!

И душою меня отгадай.

Лето 1856

* * *

Что за время, что за нравы!

Где вы, Генуи сыны!

По руинам Балаклавы

Ходят красные штаны!

Лето 1856

* * *

Как вчера хорош у моря

Был наш русский самовар,

Шли мы долго вместе, споря,

Между саклями татар.

Лето 1856

* * *

О, не страшись несбыточной измены

И не кляни грядущего, мой друг,

Любовь души не знает перемены,

Моя душа любить не будет двух...

. . . . . . . . . . .

И если я . . . . . отчизной

. . . . . отдам остаток сил,

Не говори про друга с укоризной:

"Он для другой обетам изменил".

. . . . . . . . . . .

Быть может, грусть, страдания и годы

. . . . . . . . . . . вид.

Быть может, вихрь житейской непогоды

Меня с тобой надолго разлучит.

. . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . не прокляну.

Я сквозь земной увижу оболочки

Твоей души бессмертную весну.

Осень 1856

* * *

Закревский так сказал пожарным:

"Пойдем, ребята, напролом!

На крыше, в свете лучезарном,

Я вижу Беринга, сидящего орлом!"

Осень 1856

* * *

Причину моего смятенья и испуга

Узнать желаешь ты, невинная подруга

Моих девичьих игр; послушай. . . .

. . . . . . . . . . . .

Ложились на спину участники их игр,

Ласкаясь, пестрый барс и полосатый тигр