– Звездочки-то, звездочки так и катятся,- глядя на небо, прервала девочка молчание, последовавшее за словами Никиты, - вон, вон еще скатилась! К чему это так? а, маынька?

– Совсем разобьют домишко наш,- сказала старуха, вздыхая и не отвечая на вопрос девочки.

– А как мы нынче с дяинькой ходили туда, маынь-ка, - продолжала певучим голосом разговорившаяся девочка,- так большущая такая ядро в самой комнатке подле шкапа лежит; она сенцы, видно, пробила да в горницу и влетела. Такая большущая, что не поднимешь.

– У кого были мужья да деньги, так повыехали,- говорила старуха,- а тут ох, горе-то, горе, последний домишко и тот разбили. Вишь как, вишь как палит злодей! Господи, господи!

– А как нам только выходить, как одна бомба прилети-и-ит, как лопни-и-ит, как - засыпи-и-ит землею, так даже чуть-чуть нас с дяинькой одним оскретком не задело.

– Крест ей за это надо,- сказал юнкер, который вместе с офицерами вышел в это время на крыльцо посмотреть на перепалку.

– Ты сходи до генерала, старуха,- сказал поручик Непшитшетский, трепля ее по плечу, - право!

– Pojde na ulice zobaczyc со tam nowego [Сходить на улицу, узнать, что там новенького (польск.). Перев. Л. Н. Толстого.],-прибавил он, спускаясь с лесенки.

– A my tym czasem napijmy sie wodki, bo cos dusza w pietu ucieka [А мы тем часом кнаксик сделаем, а то что-то уж очень страшно (польск.).-Перев. Л. Н. Толстого.], - сказал, смеясь, веселый юнкер Жвадчевский.

7

Все больше и больше раненых на носилках и пешком, поддерживаемых один другими и громко разговаривающих между собой, встречалось князю Гальцину.

– Как они подскочили, братцы мои,- говорил басом один высокий солдат, несший два ружья за плечами,- как подскочили, как крикнут: алла, алла! [Наши солдаты, воюя с турками, так привыкли к этому крику врагов, что теперь всегда рассказывают, что французы тоже кричат "алла!". (Прим. Л. Н. Толстого.)] так-так друг на друга и лезут. Одних бьешь, а другие лезут - ничего не сделаешь. Видимо-невидимо...

Но в этом месте рассказа Гальцин остановил его.

– Ты с бастиона?

– Так точно, ваше благородие.

– Ну, что там было? Расскажи.

– Да что было? Подступила их, ваше благородие, сила, лезут на вал, да и шабаш. Одолели совсем, ваше благородие!

– Как одолели? Да ведь вы отбили же?

– Где тут отбить, когда его вся сила подошла: перебил всех наших, а сикурсу не подают. (Солдат ошибался, потому что траншея была за нами, по это странность, которую всякий может заметить: солдат, раненный в деле, всегда считает его проигранным и ужасно кровопролитным.)

– Как же мне говорили, что отбили,- с досадой сказал Гальцин.

В это время поручик Непшитшетский в темноте, по белой фуражке, узнав князя Гальцина и желая воспользоваться случаем, чтобы поговорить с таким важным человеком, подошел к нему.

– Не изволите ли знать, что это такое было?
– спросил он учтиво, дотрогиваясь рукою до козырька.

– Я сам расспрашиваю,-сказал князь Гальцин и снова обратился к солдату с двумя ружьями,- может быть, после тебя отбили? Ты давно оттуда?

– Сейчас, ваше благородие!
– отвечал солдат.
– Вряд ли, должно, за ним траншея осталась,- совсем одолел.

– Ну, как вам не стыдно - отдали траншею. Это ужасно!
– сказал Гальцин, огорченный этим равнодушием.
– Как вам не стыдно!
– повторил он, отворачиваясь от солдата.

– О! это ужасный народ! Вы их не изволите знать,- подхватил поручик Непшитшетский,-я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый народ! Срам так поступать, ребята, срам! Отдать нашу траншею!
– добавил он, обращаясь к солдатам.

– Что ж, когда сила!
– проворчал солдат.

– И! ваши благородия,- заговорил в это время солд 1000 ат с носилок, поравнявшихся с ними,- как же не отдать, когда перебил всех почитай? Кабы наша сила была, ни в жисть бы не отдали. А то что сделаешь? Я одного заколол, а тут меня как ударит... О-ох, легче, братцы, ровнее, братцы, ровней иди... о-о-о! застонал раненый.

– А в самом деле, кажется, много лишнего народа идет,- сказал Гальцин, останавливая опять того же высокого солдата с двумя ружьями.
– Ты зачем идешь? Эй ты,остановись!