Шрифт:
Профессионал - среагировал мгновенно: вскинул голову, рванулся к стене, прижал к груди подушку.
– Все?
– спросил я.
– Не густо.
– Ты кто?
– хрипло, испуганно, не отводя глаз от дырки ствола.
– Что надо?
– Да я за своей пушкой пришел.
– А! Забирай, конечно. Не возражаю. Что еще?
– А что у тебя еще есть?
– Оружия больше нет, оно в части,
– Жилет? Наручники? РП?
– В шкафу.
– Он судорожно притиснул подушку к жирной груди. Дурной, я ведь, если что, в голову буду стрелять.
– Не дыши пока, - посоветовал я, собирая в подвернувшуюся сумку трофеи.
– Баллончик есть?
– В кармане, - он кивком указал на валявшуюся на полу куртку.
– Хороший: перцовая аэрозоль.
– Как ходят?
– Я взял с тумбочки свои часы и надел на руку.
– Тик в тик, - пояснил он.
– Советские.
– Швырнул мне в лицо подушку и прыгнул.
Я этого ждал - чуть развернувшись, встретил его ударом ноги в лицо. Он тяжело рухнул на прежнее место.
– Убьешь?
– Убью. Но не сейчас. Тачка у тебя есть?
– В городе она.
– У соседей?
– Можно поискать.
– Поищи, отвезешь меня на шоссе. Одевайся. Следующий твой прыжок будет последним.
– Понял уже, - согласился он, натягивая брюки.
Мы вышли на улицу. Час еще был не очень поздний, кое-где светились окна. Он постучал через два дома в третий.
– Федя! Федюнь, выгляни.
Федюня выглянул:
– А, Шурик, чего бродишь?
– Выручи, на станцию надо сгонять, за бабой.
– За своей?
– хохотнул Федюня.
– Иль за чужой?
– Какая подвернется.
– И то!
– Он скрылся в доме, протянул руку с ключами в окно.
– Держи. А это кто с тобой?
– Корешок. Ночевать будет. Зайдешь? Посидим.
– Поздно уже, я спать собрался. Ключи утром занесешь, не буди сегодня: у моей месячные кончились, понял?
– И заржал.
Я сел на заднее сиденье. Положил рядом сумку. Шурик вывел машину на дорогу, повел ее к шоссе.
– Здесь останови.
– Ни к чему ему знать в какую сторону я буду попутку ловить. Хотя можно и продемонстрировать, ложный след дать. Да ну его… Не будет выступать. Все понял. Это ведь не стариков по головам лупить, не детей расстреливать.
– Выключи зажигание. Положи ключи на полочку. Поставь на нейтраль и на ручник. Опусти стекло.
– Я вышел из машины, подошел к его дверце, поднял пистолет.
– Кто еще с тобой был тогда в автобусе? Кто бил меня? Кто искал Прохора Русакова? Отвечать!
Он ответил. Но не сразу. И не потому, что раздумывал, колебался. Он добросовестно вспоминал. И так же добросовестно ответил. Даже некоторые адреса и телефоны назвал.
Я сунул пистолет за пояс, плюнул ему в глаз и пошел к шоссе.
Вот уж дверь в баньку-то не скрипнула. Я скинул сапоги, сложил в угол добычу и тихонько забрался на сеновал. К своей милашке.
– Нагулялся?
– спросила Яна ясным голосом.
– Стало быть, вволю.
– Спать хочешь?
– В каком смысле смотря?
– А как тебе милее?…
Все дни до среды мы, как ни странно, были заняты хозяйственными делами. Бандюги бандюгами, а жизнь шла своим чередом, в любви и трудах. А что делать? Сердце без любви черствеет, а хозяйство без труда чахнет.
Яна - эта наша городская фифа, дитя горячего асфальта - быстрее всех освоилась с сельским бытом, будто в родную деревню вернулась.
Саныч ее от души похваливал: все у нее ладилось - и в дому, и вокруг дома. Сена с соломой уже не путала. Даже коров научилась доить. И было почему-то очень приятно смотреть, как она, похожая в косыночке на красивую крестьянку, сдувая со щеки обязательно выбившуюся пепельную прядь, азартно работала своими узкими нежными ладонями; как, шипя, в волнах замечательного запаха, закипает в подойнике густой пеной парное молоко. Как довольная Апреля тянется к ней лобастой безрогой мордой, просит вкусненького…
С Прохором сложнее было. Конечно, он догадывался, что булки не растут в поле, но, подозреваю, с изумлением узнал, что коров, оказывается, доят не в молочные пакеты. Он даже самовар ставить не научился. Лопата в его руках не держалась, топор слетчи с топорища, молоток почему-то категорически предпочитал не шляпку гвоздя, а пальцы, яйца выпрыгивали из кошелки, поросята кусались, петух ревновал к курам и норовил взлететь Прохору на голову…
– Ладно, - сжалился наконец над ним Саныч, - в пастухи тебя определю…