Шрифт:
Мигель вдруг круто обернулся, словно почувствовал за спиной кого-то, и выхватил шпагу.
— Ну же, господи, покажись! Хоть ты и бог, — я проткну тебя!
Он тычет шпагой в воздух, женщины с криком разбегаются, прячутся.
— Все наслаждения мира — мои! Хочу испить до дна всю сласть! Буду спать с твоими святыми угодницами, с царицей небес рожу бога, ибо — я равен богу! — Мигель запрокинул голову, и голос его срывается в безумном вопле. — Ну, слышишь, ты?! Почему ж не караешь меня, эй ты, всемогущий?! Потому что не можешь! Потому что тебя нет!
Возгласы ужаса наполнили вертеп, клиенты поспешно убираются прочь.
Он остался один, он корчится в муках на полу, и Руфина, на коленях, гладит ладонью его лоб.
Наперекор городу.
В час, когда в Страстную пятницу назначена процессия кающихся, Мигель встречает гостей.
Двор свой он велел превратить в пиршественный зал — прямо под открытым небом. Слуги расстелили ковры по каменным плитам, расставили столы, кресла, кушетки, и с сумерками над пирующими запылали факелы.
В день самого строгого в году поста стол ломится от мясных яств, и кувшины полны тяжелого вина.
Наперекор всему.
Гости уселись — молчаливые, испуганные. Боязливо косятся на ворота, отделяющие двор от улицы, где люди выстроились шпалерами, ожидая процессию.
Куски мяса застревают в горле гостей — ведь сегодня великий пост.
Голоса их приглушены и робки. Даже эти безбожники знают, что нынче — великий пост.
— Чего испугались, голубчики? — насмехается над ними Мигель. — У вас руки дрожат, дрожат ресницы, деточки!..
— Если нас тут обнаружит инквизиция, нас всех сожгут, — тихо сказал кто-то за вторым столом, не видный в сумерках.
— У меня вы в безопасности, — возразил Мигель. — Меня инквизиция боится больше, чем вы ее. Выбросьте это пугало из головы и пейте. За бессмертие наслаждения!
Вехоо вскочил, крикнул резко:
— Не слишком ли это, Мигель?
— Не будь смешным со своей моралью, гистрион, — обрывает его тот. — Садись, спокойно ешь и пей.
— Не хочу! Отказываюсь от вашего гостеприимства, ваша милость. Не стану я больше смотреть на ваши беснования. Не нуждаюсь в вашей дружбе. И не желаю больше валяться в вашей грязи!
И Вехоо, возмущенный, уходит.
— Задержать? — спрашивает начальник стражи у ворот.
— Зачем? — ухмыляется Мигель. — Мы ведь свободные люди.
Едва Вехоо затерялся в толпе, как послышался отдаленный треск барабанов.
Процессия кающихся приближается.
Темное небо низко лежит над городом, факелы с трудом рассеивают мрак.
— А, барабаны! — И Мигель обращается к музыкантам. — Играйте плясовую!
Музыканты колеблются, дрожат от страха.
Горсть золотых погасила страх в их совести, и инструменты грянули.
Женщины встали с мест и, с четками в руках, закружились в бешеном фанданго.
Гром барабанов нарастает, поверх него разлился траурный хорал «Stabat mater». [22]
— Заглушить! — приказывает Мигель музыкантам.
Во всю силу взгремели гитары и лютни, флейты зазвенели смехом. Неуверенными голосами подхватили мелодию пирующие.
Звуки хорала смешались с любовной песней.
В тот момент, когда процессия кающихся поравнялась с дворцом, Мигель приказал распахнуть ворота и, схватив чашу, вышел на улицу.
22
Стояла мать (лат.).
— А, пастыри заблудших овечек погоняют свое стадо! — бросает он в процессию издевательские слова. — Эй вы, черные душой и телом! Мое презрение, почтенные!
— Изыди, антихрист! — слышится голос из рядов.
— А не хотите ли блюдо свинины да глоток вина в честь вашего лицемерия? Не желаете ли мертвую или живую красотку к вашей притворной молитве? У наслаждения один вкус, что в Страстную пятницу, что на пасху! Не угодно ли немного золота, чтоб утолить ваш священный голод? О, порождение василиска, я вижу вас насквозь! Вы истекаете слюною при виде маммоны! Так нате же, алчные хищники! Ловите! Хватайте!
И он швыряет в процессию пригоршню золота. Те, возле кого упали монеты, бросаются за ними; кто был подальше, грозят кулаками, осыпают Мигеля бранью. Священники, подняв повыше кресты, проклинают дьявола и призывают гнев божий на голову богохульника.
— Ловите! — кричит Мигель и швыряет в толпу золотой крест с рубинами — дар архиепископа, освященный крест…
Крест исчез в толпе.
А процессия движется, проходит, последние ряды монахов миновали дворец Маньяры, за ними тянется севильский люд.