Дон Фернандо де Уэртас Рохас, почитатель Фелисианы и тень ее.

Дон Альфонсо Перес де Веласко, вечный студент и поклонник Изабеллы.

О, утреннее щебетание Фелисианы! Обыкновеннейшая из женщин, жадная ко всем радостям жизни, болтушка, которая с наслаждением выговаривает пустенькие фразы ни о чем.

А, приедет сын дона Томаса? Какое развлечение внесет новое лицо в наше общество! Ах, да ведь он — отдаленная родня Фелисианы!

А как месса, как проповедь, Изабелла? Восхитительно, правда, дорогая? Наверное, съехалась вся Севилья. Как я люблю католические богослужения! Зрелище, которому нет равных. Это великолепие в церквах, на алтарях, в одежде прихожан! Сплошь золото и пурпур. Взор насыщен роскошью, обоняние — ароматами, слух — звуками органа и колоколов. Подобно самой благоуханной розе, прекрасна месса там, где над алтарем — атласный балдахин, а вокруг — витые колонны. Но какая жалость, что эти красивые обряды совершаются так рано утром! Очень трудно вставать чуть ли не с солнцем…

— Дон Мигель, граф Маньяра!

— Добро пожаловать, милый мальчик! Мой дом — твой дом, Мигель.

— Спасибо, спасибо, дон Флавио.

Мигеля знакомят со всеми. Вот Альфонсо, он будет его товарищем по университету…

Несколько пар глаз впились в лицо Мигеля.

«Почему взгляд его так долог и недвижен?» — думает Изабелла.

«Почему этот молодой человек все молчит?» — спрашивает себя Фелисиана.

«Не сделается ли он моим соперником?» — размышляют Фернандо и Альфонсо.

Мигель молча рассматривает новых знакомых.

— Отчего вы так пристально смотрите на мои губы, кузен? — спрашивает Фелисиана, прячась за веером.

Мигель упорно молчит.

Девушки рассмеялись.

Смех Фелисианы звенит, как бубенчики на пасхальном маскарадном костюме, — беспечно, легкомысленно.

В смехе Изабеллы — вечерние тоны. Он неукротим, как внезапный ливень, и в нем звучит ночь, непримиримая с днем.

— Вы поете? — с тихим вопросом обращается к ней Мигель.

— Да, — отвечает Изабелла. — Но как вы угадали?

— Ваш голос поет даже в смехе. Прошу вас — спойте.

— Я пою только в церкви, — нахмурилась девушка.

Мигель сжал губы.

— Мне жаль вас, Мигель, — ластится к нему Фелисиана. — Вы не услышите сегодня пения Изабеллы. Бог — серьезный соперник, не правда ли, дорогая?

Бог.

Мигель опускает глаза, опускает голову. Мысленно твердит заученное:

«Я твой, господи, твой. Все, что твое, да будет отдано тебе одному. Если же я погрешил словом или мыслью, прости мне милосердия твоего ради».

И снова потек разговор, полный остроумных ловушек, маленьких хитростей и поддразнивания. Говорят прекрасные уста, говорят улыбки, жесты и хорошо рассчитанные паузы — голос города воплотился в голоса обеих девушек, новый мир Мигеля утрачивает пепельную окраску.

Мигель в разговоре не участвует. Он вскоре прощается.

Подносит к губам маленькие ручки — светские фразы, взаимные обещания заходить, и Мигель покидает дом, шатаясь, как пьяный.

Все гости разошлись, пространство раздвинулось, помрачнело, стихло. Комната раздалась вширь, выше стал потолок.

Отец и дочь сидят молчат. Изабелла перебирает четки, не помышляя о молитве.

Вошла донья Клара:

— Наконец-то удалились эти люди. Не люблю чужие голоса в своем доме. Они похищают мою тишину.

— У тебя опять болит голова, матушка? — справляется Изабелла.

— Хорошо делаешь, доченька, что молишься по четкам. Пять зерен святых молитв возвращают тебя самой себе.

В эту минуту глаза доньи Клары словно провалились во тьму, только белки блестят; ищут, подобно взору разбуженного лунатика, твердую точку, за которую можно ухватиться.

— Мне не хочется молиться, матушка. — И Изабелла откладывает четки.

Дон Флавио, громко рассмеявшись, выходит из комнаты.

Донья Клара поправляет прическу дочери — прикосновение ее холодных пальцев морозом ожгло виски Изабеллы.

Когда его великолепие ректор закончил лекцию по философии и покинул аудиторию, дон Альфонсо подошел к Мигелю:

— Пойдемте, дон Мигель, я познакомлю вас с сокровищами университета. Вот дон Диего де ла Карена, дворянин добродетельный и знатный, гордый своим обаянием, но не умом — прости, Диего, я всегда прямодушен, — влюбленный сам в себя и алчущий всех лакомств мира, от соусов и вина до той самой проклятой любви, которая, как говорит Цицерон, каша пороков.

— Чаша пороков, любезный болтун, — поправляет его Диего, пожимая руку Мигелю.

— А кто тот сеньор? — Мигеля заинтересовал студент, выходивший в эту минуту из аудитории.

— Паскуаль, постой! — окликнул его Альфонсо. — Остановись, обрати стопы свои вспять и покажи нам свое богом меченное лицо!

— Альфонсо! — побагровел бледный юноша, хватаясь за шпагу.

— Да ты не сердись, дорогой. — Альфонсо обнял его, подводит к Мигелю. — Я просто шучу!

— Неумная шутка — высмеивать мой изъян, не правда ли, ваша милость? — обращается Паскуаль к Мигелю, указывая на свою заячью губу. — Я — Паскуаль Овисена, дон Мигель.