Описывать еще одну давку – уже в офицерской очереди, возбужденной появлением билетов, – не стану, это выше моих сил. Как написал недавно один советский археолог, человечеству понадобилось сорок тысяч лет, чтобы от варварства прийти к современной цивилизации, но человеку нужно всего несколько минут, чтобы снова стать варваром. Он проверил этот тезис доподлинно, двадцать лет изучая первобытных людей по осколкам их посуды и наскальным рисункам. А потом наступил 1937 год и КГБ бросил этого археолога в сибирский лагерь, к уголовникам. И там этот ученый сразу нашел то, что искал столько лет, – первобытное общество в полном и натуральном виде: то же деление на касты, убийство стариков и больных, вождизм, татуировку, примитивный сленг и т. д.

Я могу подтвердить тезис этого археолога одним сделанным мною на Западе наблюдением. Когда я приехал в США в 1979 году, в мире как раз разразился первый нефтяной кризис, арабские страны подняли цены на нефть, сократили ее добычу. И на всех нью-йоркских бензоколонках стояли длинные – минут на сорок – очереди машин на заправку. А по вечерам в программе новостей регулярно сообщалось об убийствах, которые в этих очередях происходят. Даже американцам, достигшим пика демократии и цивилизации, нужна была всего сорокаминутная очередь, чтобы спикировать на сорок тысяч лет назад, в варварство, к закону ножа, кулака и пистолета.

И я позволю себе заметить, что в этом смысле советское общество более цивилизованно. Вековая нищета выработала здесь определенную этику стояния в очередях, при которой вы можете толкаться (и вас могут толкать), ругаться матом (и вас могут ругать), наступать соседям на ноги (и вам могут наступать), вы можете даже пролезть без очереди, но все это еще не предлог для того, чтобы сосед по очереди тут же, на месте, пристрелил вас из пистолета. Поэтому я всегда с ужасом думаю, что будет в США, если тут вдруг возникнут очереди не за бензином, а за хлебом? Настоящие очереди, русские, человек эдак в тысячу, и при этом в кармане у каждого – оружие?

Слава Богу, эта офицерская очередь за билетами на вокзале была безоружна. Я пробился (протиснулся, прорвался, протырился) к кассе, сунул в окошко коробочку американской косметики и двадцать пять рублей и закричал:

– «Мосфильм»! Старшая к вам послала! На мурманский поезд! Утром съемка! Одно место в спальном вагоне!..

Я никогда в жизни не видел такого молниеносного жеста, каким эта кассирша смахнула коробочку косметики в сторону, от глаз толпы, давящей на кассу. Вслед за этим она откинулась в своем кресле и сказала куда-то назад, в глубину кассы:

– Валечка, одно место в спальном вагоне для «Мосфильма», очень нужно!

Ей что-то ответили, и она стала вырезать мне билет, говоря:

– Спального нет, извините. Отправляю вас купированным. Возьмите сдачу!

И она выдала мне билет и полную сдачу с двадцати пяти рублей.

А очередь советских офицеров нейтрально молчала.

Когда, сидя на вокзальной скамейке, я остыл и пришел в себя после удачи, часы показывали 11.10. До отхода моего поезда оставался час. Я вдруг сообразил, что это мой последний час в Ленинграде и что глупо торчать этот час на зашарпанном вокзале, даже если мне вдвойне повезло: я и билет достал, и место подвернулось на этой скамейке.

Я встал, какая-то молодка с чемоданами тут же птицей упала на мое место, а я подошел к камере хранения и заглянул через стойку-барьер. Мой чемодан мирно стоял там же, в клетке под номером 311. Я успокоился, вышел с вокзала и пошел по Невскому проспекту. В одиннадцать вечера уже ощущалось приближение ночи, Невский был темно-серым, но уличные фонари не горели. Какие-то одинокие фигуры шли в этой зыбкой серости, пьяный мужик вывалился из телефонной будки, две молодые проститутки торчали под афишей испанского фильма «Я та, которую ты ищешь», группа рослых подростков шла мне навстречу. Они были похожи на тех, московских, с Савеловского вокзала, и у меня сжался желудок – мне показалось, что сейчас мне снова дадут в морду. Но подростки прошли, не обратив на меня внимания. А ощущение, что сейчас будут бить, если не меня, то кого-то рядом, все не исчезало.

И только минут через десять, когда я проходил мимо памятника императрице Екатерине и когда зажглись уличные фонари, моя душа разжалась. Под памятником в скверике сидели на скамейках и гуляли по круглой песчаной дорожке дешевые проститутки – точно так, как они гуляли здесь в 1955 году, когда я семнадцатилетним мальчишкой приехал в Ленинград поступать в университет. Тогда, я помню, этих проституток брали матросы и морские офицеры. Но сейчас ни матросов, ни офицеров не было – наверно, уплыли в Тихий океан блокировать Шестой Американский флот. И теперь проститутки скучали. Конечно, это были совсем не те проститутки, которых я видел тут тридцать пять лет назад, но одеты они были совершенно так же – в те же старомодные платья с подкладными плечиками…

Думая о прошлом, я спустился в подземный переход и… замер от оторопи: прямо на меня, в упор, смотрели огромные и черные, как ствол гаубицы, глаза моей жены Лизы. Я даже отшатнулся. И прочел на стене подземного перехода: «РЕТРОСПЕКТИВА: ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ – В КИНО, В ЛИТЕРАТУРЕ, В ЖИВОПИСИ! ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ, В КЛУБЕ ПЕЧАТИ!»

Внизу этой огромной афиши были кадры из кинофильмов с портретами русских царей и цариц в исполнении знаменитых актеров кино: Черкасова, Самойлова, Соломина, еще кого-то и… Лизы Строевой! Только тут я вспомнил, что она же действительно играла когда-то в «Царской милости» и именно за это ее так дотошно и унизительно шмонали шереметьевские таможенники, когда увидели в ее багаже такую же киноафишу.