– Ну, как он тут?

– Исключительно умный пес!
– умиленно ответил тот, узнав Диму.
– Мы прекрасно провели время, просто прекрасно!

– Дома он сейчас?
– кивнул Дима на свою дверь.
– Когда один оставался, не лаял, не шумел?

– Да что вы!
– замахал руками добряк пенсионер.
– Я вообще его голоса не слыхал! Тих как мышка!"

Телевизора без меня, значит, не включал, - думал Дима, вставляя ключ в замок, - действительно умница!", а Иван Петрович тем временем скромно скрылся, не желая нарушать интимной радости встречи после долгой разлуки.

Оливье стоял за дверью. Убедившись, что открывает именно Дима, а не кто другой, и увидев наконец драгоценного своего хозяина на пороге, пес разразился таким бешеным лаем, с такой стремительностью бросился к Диме и стал лапами ему на плечи, что едва не свалил того с ног, но гораздо больше на Диму подействовала огромная, бушующая радость, которую проявила собака, и Дима аж прослезился от умиления и подумал: "Ну зачем такому речь? И так ведь весь как на ладони!", а Оливье вдруг соскочил с него и бросился в комнату, и, пока слегка опешивший Дима расстегивал пальто и снимал шапку и шарф, из комнаты вдруг донесся стук машинки, небыстрый, но ровный и уверенный. Дима замер.

Оливье вернулся в прихожую, держа в зубах лист бумаги, на котором заглавными буквами значилось: "

БУДУ ПИСАТЬ, РАЗ ТЫ ХОЧЕШЬ".

Дима вспомнил, что в таких случаях от изумления полагается делать что-нибудь несуразное, и так как ничего оригинального в голову не пришло, то он просто уселся на мокрый коврик.

II

Вот что интересно: откуда у Якова Борисовича такие деньги?

Рассказывают, скажем, про всяких кладовщиков, что воруют безбожно, и про заведующих всеразличными базами, что с завидной регулярностью занимаются пересортицей, так не Якова ли Борисовича имеют при этом в виду?

Увы, точно ничего мы про это не знаем и скорее всего самостоятельно узнать никогда и не сможем, да только неважно это - на суде все выяснится, и не только выяснится, но и огласится в общей части приговора.

Зато мы точно знаем, что деньги у Якова Борисовича есть, немалые деньги, правда, какие именно, этого Яков Борисович нам не скажет. Более того, он этого даже своей жене, будь у него жена, не сказал бы. И куда он их девает, не сказал бы. Во всяком случае, особенно не тратит, не из осторожности, не из скупости, просто не тратит потому, что деньги ему нужнее, чем то, что на них можно купить. Но, как и у всякого смертного, помимо главного призвания, есть в жизни Якова Борисовича и увлечение поменьше, хобби, так сказать, хоть и связанное с основным Якова родом деятельности хобби, - любит Яков замки. Замки, запоры, сейфы и все такое, и как человек, не чуждый прогресса, предпочитает он все самоновейшее, электронно-лазерное, чтобы ни одной трущейся детали, а только кнопки с цифирью, ни для кого, кроме Якова, не понятной. И не собирает он ни марок, ни инкунабул, не гоняется за редкими пластинками с автографами Рихтера или Карузо, зато на входной двери, на дверцах сейфов, платяных шкафов и тумбочных ящичков, и даже на туалетной двери Яков Борисович установил чуткую и разнообразную сигнализацию. В ответ на всевозможные действия предполагаемого злоумышленника сигнализация готова была разразиться сигналом воздушной тревоги, боем курантов, пронзительным женским визгом: "Газы! Газы!", петушиным криком, лошадиным ржанием, собачьим лаем, пожарной сиреной, и в довершение ко всему однажды утром взбесившаяся дверь в ванную комнату наградила Якова таким мощным электрическим разрядом, что пришедший в себя через час Яков Борисович немедленно этот вид превентивной обороны по всей квартире истребил, дважды при этом оказавшись на волосок от гибели.

Расстроившись, Яков Борисович решил не ходить в этот день на службу, а вместо этого пообедать в неурочное время, для чего и отправился в молочный магазин за кефиром.

Было это ранней весной. Всю недолгую дорогу до магазина Якову Борисовичу, ослабленному неожиданными и сильными переживаниями, приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не поскользнуться на льдистой дорожке в результате заморозков и дворницкого нерадения. Необычно возбужденный и даже слегка одурелый, Яков Борисович тихонько ругался себе под нос, упираясь взглядом в скучные носки своих башмаков, и это занятие заворожило его настолько, что и очутившись в магазине и стоя в очереди к прилавку, он только и делал, что смотрел себе на ноги и чего-то бормотал, почему и не заметил сперва, за кем именно ему довелось стоять. Поэтому, услыхав возглас продавщицы: "Гражданин, помогите собачке сеточку подержать!", он сперва машинально взялся за одну ручку авоськи, все еще не видя, кто держит вторую, и, лишь когда продавщица стала укладывать в авоську две бутылки молока и банку сметаны, он, провожая взглядом ее руку, разглядел наконец, что с той стороны за авоську держатся не чьи-то пальцы, как следовало ожидать, а громадные собачьи клыки.

Казалось бы, что тут особенного? Кому не приходилось слышать, или читать в газетах, или видеть по телевизору собак, самостоятельно посещающих магазины? И не в том дело, что к досужим разговорам Яков Борисович не прислушивался, газет не читал и телевизора не включал, а просто слишком большой неожиданностью для и без того шарахнутого Якова Борисовича это явилось, вот он и разжал пальцы, а бутылка из авоськи выскользнула и, понятное дело, разбилась.

Изумление Якова Борисовича было до того велико, а может, подействовали и убедительные клыки Оливье, но, в общем, ущерб собачке он возместил безропотно, тут же уплатив тридцать копеек за новую бутылку, и бережно помог уложить ее в авоську. Оливье неторопливо удалился, а забывший про свой кефир Яков Борисович принялся расспрашивать продавщицу об этой удивительной - надо все-таки признать - собаке.

Персоналу магазина Оливье был хорошо знаком, а рассказывать и слушать про него было слишком большим удовольствием, и потому ни очередь за Яковом Борисовичем, ни уборщица, которой он, стоя у прилавка, мешал убирать, не препятствовали Якову удовлетворить свое любопытство. И вскоре он узнал все, что могла рассказать про Оливье восторженная продавщица и добавить к ее рассказу уборщица, что пес стал появляться впервые месяца два назад, что зовут его Олей, что раз в неделю с ним приходит его хозяин, очень милый молодой человек, и за все сполна расплачивается за неделю вперед, потому что собаке платить и получать сдачи мелочью неудобно, а вот где они живут, продавщица не знала, и уборщица тоже, но тут вмешался один мальчишка и, ликуя от своей осведомленности, вызвался, жертвуя своей очередью, показать балкон, на котором он часто видит Оливье, громко восклицая при этом, что это тут, недалеко, в третьем корпусе.

Оказалось и вправду недалеко, и вот Яков Борисович, сориентировавшись по балкону, стоит уже перед дверью Диминой квартиры и, повторяя про себя: "Купить! Купить его!", нажимает на звонок.

Димы, натурально, не было дома, но дверь все же отворилась - открыл ее Оливье, и он же за нею и стоял.

– Хозяин дома, умница?
– сладко спросил Яков Борисович, а сам еще больше уверился в необходимости купить этого умелого пса.
– Так дома хозяин-то?"

А тебе какое дело?" - хотел спросить Оливье, но не счел нужным.