– Но об этом потом, - сказал Олег, - ты все абсолютно узнаешь, но чуть погодя, сейчас же слушай главное: ту умер, прошло много лет, и тебя воскресили.

А вот этому я точно не поверил:

– На кой я ему, интересно, сдался, чтобы меня воскрешать? В музей монстров оно меня поместить хочет, что ли?

– Кто хочет?
– не понял на сей раз Олег.

– Человечество.

– Это я сейчас объясню... Ты бы смог обойтись без пальцев? Вернее, без одного пальца?

– Ну, смог бы...

– А вот пианист нет. Да и ты с удовольствием бы вырастил отрезанный палец, если бы это было возможно, так?

– Так...

– И если бы у тебя отрезали палец, тебе ведь было бы больно?

– Разумеется!

– Ну так вот, грубо говоря, все мы, все люди - пальцы человечества. Когда мы умираем, когда нас отрезают, ему больно... И так же, как и пианист, оно не может обойтись без любого из нас... И как только у него появилась возможность, оно стало отращивать потерянные пальцы. Вот и все, и никакого бессмертия души. Мне ведь не хуже тебя известен мой... твой догмат об абсурдности такого бессмертия!

Да, есть у меня такой догмат. Я считаю, что только безмерное тщеславие человека могло заставить его поверить, будто бог или там природа, не важно кто, настолько заинтересованы в его душе, что позаботятся о ее бессмертии. Будто у бога или у природы нет никаких других занятии, как только пестовать бессмертную душу. Да им, богу и природе, с высокой колокольни наплевать на то, смертна наша душа или бессмертна и есть ли она вообще. Но то богу и природе, потому, как бога нет, а природа бездушна. Человечество - другое дело. Человечеству далеко не наплевать, смертна или бессмертна душа человека, и, как только оно смогло, оно сделало... Разумеется, так. Теперь я верил.

И тому, что этот человек передо мной я, я верил тоже. Это я, или мой двойник, или еще что-то, черт его знает что, но именно что-то в этом роде...

– Дошло?
– спросил Олег.

Еще как дошло.

– Конечно, тебе легко, - продолжал он, - мне тоже было ничего - меня встречал Наш Первый... Вот каково ему пришлось, представить себе возможно, но трудновато...

– Наш Первый - это тоже я? Мы?

– Да.

– Сколько же нас здесь? И откуда нас взялось так много?

– Нас здесь трое, и это вовсе немного... Кое-кого тут насчитываются десятки. Скажем, Моцартов.

Это было пока непонятно, но я и не настаивал - разберусь. Пока, пока оставалась одна маленькая формальность. Последняя дань недоверия. Вернее, и не недоверия даже - _чувства_ недоверия у меня не было, а было сознательное стремление удостовериться окончательно - для всякого родившегося в наш рациональный XX век такое поведение было и естественным и обязательным. Я вылез из постели, ничуть не стесняясь перед Олегом своего неглиже, подошел к окну и отдернул занавеску.

Мир за окном был самым обычным. Я стоял у окна обыкновенного дома-башни, этаже этак на десятом, вокруг высились такие же дома, за ними виднелась река, между домами росли деревья и трава, там ходили люди, а в окнах домов и на балконах тоже кое-где виднелись люди, и вид у всех был самый обычный, деловито-спокойный. На крышах домов я увидел телевизионные антенны, и это меня доконало - неужели врет?

Но Олег - он понимал мое состояние, - он был рядом и негромко говорил:

– Погоди думать... Смотри пока, смотри внимательнее...

И я увидел. Я увидел, - что река была слишком чистой - у домов никогда не текли такие чистые реки. Воздух, позволивший мне разглядеть это, тоже был, очевидно, невероятно чистым. Еще я увидел, что нигде, куда только доставал мой взгляд, не было никаких труб, никаких строений производственного вида, но это еще не все - в конце концов, мог же я оказаться в каком-нибудь курортном комплексе! Главное, нигде вокруг, хоть домов и было кругом очень много, не было видно ни одной дороги, да что там дороги, не было ни одной асфальтированной дорожки, и, разумеется, нигде не было ни одного автомобиля. А самое главное, я увидел, когда проследил взором за пальцем Олега, что-то показывающим мне выше домов и антенн, выше кружащихся стрижей, - там летали какие-то птицы, но очень скоро я разглядел, что это за птицы, - это были люди.

Одни из них, летевшие стремительно и, видать, с какой-то целью, имели крылья, изогнутые таким же серпом, как и у ласточек, и такими же ножницами, как хвост у ласточки, оканчивались...
– или являлись?
– их ноги. Такие люди исчезали из виду быстро, быстрее ласточек. Другие, очевидно, летали просто так, без всякой цели, и крылья имели большие и широкие, как у орла, и махали они ими редко и медленно, а больше парили... Я смотрел на них, задрав голову, пока не свело шею. Я уже не помнил, что подошел к окну для того, чтобы в чем-то убедиться, мне теперь просто хотелось смотреть на них, а еще больше мне хотелось туда, к ним...

– Хочу туда...
– прошептал я.

– Полетишь, - говорил рядом Олег, - полетишь обязательно и очень скоро... Это что, это пустяки, то ли еще будет...

– А как они летают?
– спросил я, оторвавшись от окна наконец.
– Что у них за приборы?

– А у них нет никаких приборов! Разве тебе не ясно, что полет с помощью любого прибора только половина полета? Что бы тебя ни несло - будь то самолет или антигравитационный пояс, - но ты всегда будешь не столько летуном, сколько пассажиром... Главное счастье полета не в этом... У них _свои_ крылья. И летают они _сами_... Ты, кстати, не удивляешься тому, резко, как мне показалось, изменил Олег тему, - как мало я на тебя похож внешне, хоть и говорю, что я - это ты?