Мысли эти умиряли сердце Киреевского, он уходил в себя и перед глазами исчезало неоформленное юношески-старческое лицо Якова Рудного.

Уединившись, Анатолий перечитывал слова Константина Леонтьева: "Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь ведь, с одной стороны, ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что любишь свою близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное!.. Идея национальностей чисто племенных в том виде, в каком она явилась в 19-м веке, есть идея, в сущности, вполне космополитическая , антигосударственная, противорелигиозная"... "Патриоты", клянущиеся в любви к России-матушке и одновременно отвергающие Православие, - любят какую-то другую страну, которую они сами себе выдумали..." - вторит ему Владыка Иоанн.

Слишком любят сегодня интеллигентные люди, думал Киреевский, повздыхать о том, что было, мол, светлое язычество, проповедовавшее близость к природе, и было оно таким экологическим и эзотерическим, а вот потом появилось это страшное, изуверское и аскетическое христианство... Будто не знают они о реальном обличье язычества, с его идолопоклонством, человеческими жертвоприношениями, содомией, отсутствием морали и совести. Само понятие мораль принесло в мир именно христианство. А его хотят вновь изъять "из обращения". И вновь митрополит Иоанн ложился на слух: "Я даже знаю, что есть где-то такие "суперпатриоты", которые предлагают возрождать Россию на духовной основе "самобытного славянского язычества", потому что христианство, как им кажется, есть всего лишь "ветвь иудаизма" и "ловушка для гоев". Что сказать? Несчастные, больные люди..." Эти слова прямо били в идеологов "Черного ордена". В Дугина, Якова Рудного и им подобных.

– Но почему я, - вновь размышлял Анатолий, - почему мне выпала эта работа? И эта горечь постоянных потерь? Нужно ли все это, кому? Человек слаб и плох, а тьма вокруг кажется неодолимой. Но что-то отвечало в глубине души: верь и надейся! Радуйся, что тебя призрели. Делая, твори добро, а надежда есть и любовь в мире не иссякла... Да, говорил он себе, мир жесток и очень сложен, и нужно быть изощрённым реалистом, ибо в современном мире причинно-следственные связи так хитро перепутаны. Жестокость и мужество нужны для отстаивания Правды, а жалость зачастую губительна, так как идет против воли Божией. Сомнения одолевали душу Киреевского. Он разговаривал с Трубиным, в жажде откровенности:

– Может быть, уйти от мира? Уйти в монастырь?

– Но ты ведь не зависнешь где-то между небом и землей, - отвечал Гавриил Тимофеевич. Уйти от мира, вовсе не значит удалиться от дел, даже в монастыре. Иное - забыть о тщеславных помыслах, порвать с тем кругом общения и интересов, который становится порочным. Это легко и тяжело одновременно. Мог ли Сергей не быть таким, каков он был? Мог ли не бороться с неправдой? Служить Отечеству. И ты тоже служишь, по-своему. Словом. А уйдешь - и тебе будет еще тяжелее, ты останешься в вакууме. А то и один против всех. А это - настоящее испытание, требующее огромного мужества. Которое без веры невозможно. С веры все начинается, ею же все и заканчивается... А что есть смерть? Сама по себе не добра, не зла. Естественный конец земной жизни, необходимая неизбежность для падшего человека. Смерть для христианина не страшна - Бог дал, Бог взял, - страшно что потом. Страшна для не верующих, ибо, если потом, за гробом - ничего, то надо бы здесь жить дольше, да и "жаба" душит: "Сколько всего накопил, а кому достанется?" Куда "за гробом" попадешь? Даже без "озера огненного" тьма, холод, одиночество на веки. Ужас!.. Не важно сколько прожил, важно как? Смерть имеет очень важный смысл, порою недоступный человеку: для скончавшегося это не конец, а начало, поэтому лучше говорить не "умер", а "успел", "представился". Потеря на земле может стать приобретением на небесах - появлением нового "воина небесного". Заступника нашего перед Господом. И сие осознание, после недолгой печали, ведет к тихой радости, усиливает Веру... Да, человек рожден на страдание. Легкую, быструю смерть надо еще заслужить. Скончаться в почтенном возрасте, в своей постели, в памяти, в окружении родных и близких и без мучений - подарок за жизнь правильную. Но и умереть на поле брани в расцвете лет - тоже счастье. А мученический конец для кого-то грехи многие смывает... А кто-то смерть призывает, а Бог не дает. Непросто все. Толя, ох как не просто. Сказано: "Будем мудры как змеи и просты как голуби", то есть умом сложны, но сердцем просты... Смерть не бывает случайной, - окончил старик.
– Вот я все живу, значит, и то есть Промысел Божий.

Потом, к вечеру, когда они испили душистого чаю, Трубин продолжил:

– Сам Господь наш сказал: "Я есмь Альфа и Омега", то есть - Всё, Всё в этой жизни. Полнота. А буква - единица, частность, разделение, кирпичик слова. Слово - "глагол творящий". Сам Сын Божий есть Слово, Слово, а не буква! А то семантики, эти современные наследники каббалистов своим лжеучением вновь хотят сбить верующих с пути спасительного. Нам надо помнить: буква только часть целого, а не законченный акт, ставить часть выше целого нельзя. Слово - смысл, дух, жизнь. Помнишь: буква мертва, дух животворит. И каждый "словом своим оправдается..." А в Евангелии от Иоанна, любимого ученика Христа сказано: "В начале было Слово". А нам твердят о "букве закона"! Всё это выгодно "западникам", ветхозаветным, чтобы мы все жили не по благодати, а по законам, ими же и придуманным. А закон что дышло... В итоге получается власть не от Бога, а власть "сынов юристов". Поэтому-то каббалисты и слова полностью не писали - пропускали гласные, чтобы потом можно было всё толковать так, как им выгодно: букву нужную подставил и - порядок. Хитромудрые. Отсюда и основным законом жизни они для нас делают не Слово Божие, где ничего ни убавить, ни прибавить нельзя, а конституцию, которую каждый может подправлять с течением времени. Власть благовестную, благословенную подменяют властью самозванной, безответственном, властью желтой толпы, ее желаний. А истина, как известно, в толпе не живет!

Ночью Анатолию Киреевскому приснился сон. Он сидел в парке, у Москвы-реки, глядел на проплывающий теплоход, на котором было золотыми буквами написано "Святитель Николай", с него махали руками, а Киреевский отвечал тем же. И вдруг увидел Днищева, который шел к нему по аллее живой, красивым, как всегда улыбаясь, готовый отпустить какую-нибудь шутку, И выходил он как бы из арки взорванного дома, из тени - в свет.

– Ты что - живой?
– удивился Анатолий.

– А разве не видишь?
– ответил Сергей.

– Вижу. Да как-то странно.

– Тебе ли удивляться? Я, брат, ненадолго. Хотел только сказать, чтобы ты держался. Ведь я тебе и здесь помогаю.

– Я знаю.

– Ну и молодец. Ты умный, всё поймешь. Извини, мне пора. Я ненадолго. А нужно еще кое с кем пообщаться.

– Погоди!
– пытался остановить его Киреевский, держа его ладонь в своей.
– Хорошо с тобой. Расскажи что-нибудь.

– Не могу. Нельзя. Спешу. Не грусти, брат, еще увидимся... Анатолий смотрел ему вслед, а тот скрылся где-то за деревьями, будто растаял в воздухе.

И Киреевский проснулся от душивших его слез. Но это были слезы радости. Он сел на постели, оглядев низкий потолок мансарды, подумал: "Где я?" Потом вспомнил. Посмотрел на книжную полку, где стояла фотография Сергея Днищева с траурной лентой.

– Ты прости меня, - прошептал он. Вдруг он почувствовал какое-то тепло разливающееся в сердце. Его наполнили спокойствие и умиротворенность, на душе стало легко, будто в него вселилась добрая уверенная сила.

– Нет, - подумал он, - никогда человека не оставляют одного, тем более, если он что-то в этой жизни делает не ради "живота своего", но и для других людей, для Родины, Веры... Придут и помогут - живые и мертвые. Будут и нужные встречи, и "случайные" закономерности, будут и силы свыше и благодатная поддержка, даже чудеса. Только не отступай и не бойся. Терпи, держись, верь и делай, если даже останешься один среди ликующей толпы, среди врагов и "теплохладных". Не унывай. Помни, что никто и никогда нас не победит, как бы ни казался близок час их торжества. Мы русские - с нами Бог!