– Hу вот, можешь поворачиваться, - весело сообщил Фелес из-за спины, я повернулась и ахнула - мансарда стала вчетверо больше, покрылась разноцветным паркетом, по стенам загорелись свечи, да и окно, на котором я сидела, изменилось - вытянулось и поросло мелким переплетом; все колокольцы превратились в забавный оркестр, сам собой исполнявший что-то веселое, только я осталась прежней - завернутой в одеяло поверх моих обычных замшевых штанов.

– Эх, - вспомнила я, - мое платье...

– Платье?

– Оно сейчас на Тайрелле, в Дилл-Тэр. Я его сшила для зимнего праздника. Зеленое, как мох в трещинах камней, жаль, что не потащишь его с собой.

Фелес сделал задумчивое лицо, взлохматил волосы над затылком и, сказав "Стой тут", исчез за окном. Я тупо постояла тут, потом сотворила себе изящное кресло, потом еще одно и, наконец, инкрустированный столик иллюзорные, конечно, но работающие - и свернулась в одном из кресел. Оркестр в отсутствие своего создателя изобразил что-то похожее на скрипучую людскую импровизацию, но под моим взглядом пристыженно затих; я придвинула свой гарнитур к камину, а тут и Фелес вернулся в синем бархатном камзоле с лиловым атласным платьем для меня, помог мне его надеть, и оркестр наконец заиграл что-то пристойное на три четверти.

– Ты замечательно выглядишь, я знал, что лиловое тебе тоже пойдет.

– Откуда это?

– От моей матери. Правда, хорошее платье?

– Мне нравится. А я есть хочу.

Фелес взвыл и запрыгал на месте:

– Hет, ты, наверное, все-таки смертная. Я уже собирался с тобой потанцевать, неужели тебе не хватает этой музыки?

– Hет, как ты не понимаешь? Вино, лучше красненькое, фрукты, хрустящее печенье - какая же вечеринка без радостей плоти?

– Да, да, - он захлопал руками по воздуху, - извини, я не подумал. Твой столик мелковат, - мы подошли к столику и потянули за края, он вырос, фигурки моей инкрустации неузнаваемо исказились. Откуда-то взялось все, что я заказывала и еще разнообразные сладкие вещи, и, только выпив вина и поев, я наконец-то отправилась танцевать с Фелесом, а танцевать он умел.

Было около полуночи, когда наше веселье прервал осторожный стук в дверь; оркестр прекратил играть, раструбы кларнетов и флейт повернулись к двери, а Фелес выпустил меня и склонил голову:

– Там старик Герштямбер с новостями, - сказал он обреченно, - я узнаю его стук. Теперь пиши пропало.

– Так ты и вправду тут живешь?

– Разумеется, я тоже со всех сторон настоящий.

Зал со свечами съежился до размеров маленькой мансардной комнаты, но не такой, какой я впервые ее увидела, а новой, третьей - узкая тахта, доски на веревочках вместо книжных полок, потрепанный коврик на дощатом полу, этюдник, краски, тряпки - этакое жилище юного человека-живописца. Фелес скинул камзол и с человеческой стороны выглядел как перемазанный краской художник, я же осталась в платье.

– Извините, что я ночью, - сказал Герштямбер, когда его впустили, - но у меня новости. Я несколько дней всех обзванивал, и вот: ваша Книга нашлась, но нам ее не забрать. Моя знакомая, тоже старая книжница... позвольте, я присяду? Так вот... о чем я? Моя знакомая: ее внук нашел книгу в троллейбусе и отдал ей, а она попала в больницу с сердцем... Ее дочь не пустила меня в ее комнату категорически - у дочки довольно тяжелый характер, а тут еще и мать при смерти, и старики всякие вокруг ошиваются... Я мог бы дать вам ее адрес, вы бы попробовали обаять ее дочь, хотя вряд ли, - он развел руками, а мы задумались. Женщина умрет - уйдет туда, куда мы не ходим, и больше ее не будет нигде...

– А где она лежит?
– спросил Фелес.

– В больнице скорой помощи, там, на юге, зовут ее Анна Иосифовна Гуревич, она школьная учительница, и вы можете предстаиться ее учениками чтобы вас пропустили, но, боюсь, толку будет немного - ей не до того.

– Спасибо вам, Исаак Маркович, - серьезно сказал Фелес, - вы нам очень помогли. Хотите чаю?

– Да что вы - ночь... Я уж пойду. Ах да, адрес, - старик метнулся к столу, нацарапал на бумажке адрес и протянул мне.

– Да, а что вы при свечах?
– спросил он, подняв брови, - и это платье...

– А, пишем, - Фелес махнул рукой в сторону этюдника.

– Hу, спокойной вам ночи.

Я осталась сидеть на тахте, а Фелес, задумчиво пересекая комнату из угла угол, думал о чем-то, а потом спросил:

– У тебя что-то связано со смертью?

О великий Аллеон! Да у меня все связано со смертью!

– Ты так нырнула вглубь себя, когда он сказал, что старуха умирает тебя что-то гнетет?

Время празднества прошло, настало время откровенности, и я рассказала ему все - о родителях, о муже и об этом мире.

– Вот что, - сказал он, - мы сходим завтра к этой женщине и попробуем отговорить ее умирать. е думай больше ни о чем, я же с тобой.

Действительно, о чем я еще могу беспокоиться?

Мы так близко подошли к цели, что стали как-то отдаляться друг от друга, наши отношения мы не считали истинными; и вот я найду книгу и вернусь домой, и у меня не будет повода зайти в Город к Фелесу; и мы оба замолчали, глядя в окно. Мне не хотелось об этом думать, и я спросила:

– Фелес, а какая из комнат настоящая?