– Женька! Почему седьмая и восьмая ведут огонь тремя пушками?

Женя быстро переговорил с телефонистом на огневой, доложил упавшим голосом:

– Две пушки... Ребят...

Значит, не двенадцатью, десятью стволами работать будет. Жестко скомандовал:

– Дивизионом! (О, как затеснило в груди - дивизионом!) Десять снарядов на орудие! Беглым! Огонь!

Савушкин, сглатывая застрявший в горле комок, дублировал команду.

Теперь не залповые, а разобщенные, наслаивающиеся выстрелы доносились из-за реки - били системы в семьдесят шесть и сто двадцать два миллиметра калибром

Изморенный, едва душа в теле, прицарапался разведчик Шимбуев со связистом, смахивающим на аборигенов Заполярья. Кажется, видел его в штабной батарее. Алеха пристроился рядом с Женей Савушкиным, стал докладывать с пятого на десятое:

– Степан Данилович почти до нас дополз. Вот пистолет его, бумаги... Шесть его сростков насчитал. Последний... Изоляцию даже не мог снять, так притыкал, оба конца в руках зажатые. Кровь на сростках, раненый полз. Во втором взводе орудие... Чинить нечего - куда колеса, куда щит... Прямое попадание. Комбат там был... Насмерть комбата. Еще Решетникова, Таипова... Накосил, падла...

Накосил... Коса в костлявых руках скелета... Расчудесная аллегория смерти! Скелет - с крестьянской косой, с литовкой Степана Даниловича!

Кого еще там? Василия Севостьяновича, значит. Да-да, Шимбуев сказал. Огневиков вон сколько... Может, еще кого? За то время, что Алеха добирался?

– Кабель как? Часто рвать будет?- спросил Пятницкий.

– Не должно, мы его, где можно, в межу перетащили. У позиций Липцев проверять будет. Капитан Сальников за эту связь... Такой разгон дает. Всех на ноги поставил.

– Рацию бы прислал...

– Рацию... До меня двое уходили. Лежат, как и Данилыч. Все из штабной. Мы вот с ним,- кивнул он на широколицего с плоским носом солдата,- не знаю как... Все межой да межой. Крюку дать пришлось... Зато надежнее.

Пятницкий слушал уже вполуха. Пристрелялся, пора и на поражение... Хорошо, где надо, торкаются и рвутся пристрелочные.

Забыв, какая тут предусмотрена наставлением команда и не теряясь от этого, более того, возбуждаясь, уверенный, что на огневых позициях поймут его, разберутся и не осудят, Пятницкий скомандовал на Припять:

– Засеките время! Десятиминутный обстрел! Беглым!

Роман не мог ошибиться. Там, на том конце провода, у трубки был капитан Сальников. Не удивляясь партизанской команде Пятницкого, Сальников серьезно и четко повторил каждое его слово. Только после, когда выкрикнул вслед за Пятницким бесновато вздымающее слово "Огонь!", быстро спросил:

– Атакуете?

– Да.

– Мурашов жив? С ним нет связи Передай, пусть дальше рощи не зарывается. Закрепляйтесь в роще и держитесь там. Подошли свежие силы. Понял?

– Понял, товарищ капитан!

– Работай, композитор!

Непонятно, почему - композитор, да и вникать не стал. В такие минуты мало ли что с языка...

Работа уже шла. Оттуда, где еще не убранные лежали возле станин и ровиков тела Василия Севостьяновича, Решетникова, Таипова и, быть может, еще кого-то, дивизион с бешеной силой кидал на двухкилометровую дальность снаряды, и они люто, зло терзали землю, деревья и все, что там было.

Содрогнув землю, рванули два стокилограммовых снаряда. Наверное, тот бээмовец по такому случаю еще парочку выпросил. Черным, тягучим шлейфом пополз дым от правой оконечности рощи. Значит, какому-то "фердинанду" в самый раз угодило. Второго бы накрыть.

Артиллерийский огонь противника, казалось, удвоился, и обещанные свежие силы не смогли выйти на рубеж майора Мурашова, роты которого преодолели изрытвленное снарядами четырехсотметровое пространство и просочились в рощу, где не было не только живых, но и мертвых немцев.

Продравшись через лесной бурелом, Пятницкий выбрался на другую окраину рощи и неподалеку от насмерть изувеченного штурмового орудия (вот и второй "фердинанд"!) разыскал командира батальона.

Сразу за лиственным колком (кажется, грабы, березы да худосочный осинник, теперь изломанные в прах) начиналась низина, скупо запорошенная снегом и изрябленная бесчисленными воронками, исполосованная колесами, истоптанная сапогами. Слегка прогнутое поле в километре от рощи утыкалось в постройки, кирпичные стены которых с удушающим хладнокровием сообщали, что тут Иванам рассчитывать на что-то сносное в ближайшее время нет никаких оснований. Пустынная залежь, давно не тревоженная лемехом, правой оконечностью обрывалась у дорожных посадок, левым крылом уходила к приречной пойме, где Алле делала крутой заворот на запад

Мурашов был мрачен, его картинные усики потеряли франтоватость, затерялись в темной небритости многодумного, осунувшегося лица. От двухсот человек, начавших штурм берегового кряжа, осталась едва треть, офицеров раз-два и обчелся, из ротных один младший лейтенант Пахомов. Успокаивало наличие трех легких минометов, ДШК, двух станковых и четырех ручных пулеметов. Силища для стольких штыков! Успокаивало, да не совсем Боеприпасы были на исходе, а мин - семь-восемь на "самовар". Кипяточком фрица не ошпаришь, так, самим морально погреться. Вся надежда на лейтенанта из артполка. Только бы связь не изрубили. О своей нечего думать. Рация побывала в полынье, а проводная натянута лишь между ротами. Вот артиллерийскую ниточку надо пуще жизни беречь. До темноты немного осталось, а там... Помыться с вехоточкой, отоспаться. Мужичков бы с автоматами сотенки полторы... Ладно, не надо жадничать - сотенку...