Вдруг, почти незаметно жара перешла в холод.

Снегу в ту зиму выпало очень мало. В холодную зиму голая почва - самое страшное. Все тогда делается жестоким, ледяным. Это был первый год, когда стало отчетливо видно, что что-то действительно меняется в самой основе механизма. Что-то словно сместилось. И не то чтобы неурожай случился или болезнь. Просто все вдруг стало чужим, неправильным. Менялась самая сущность бытия - гигантскими шагами приближалось что-то неизвестное.

Смерти становилось все больше и больше.

Старухи в церкви пластом лежали, стеная, касались они земли и камней, в синагоге старые евреи махали своими молитвенными покровами, как бело-синими крыльями, крыльями плача. Старики ясновидцы понимали, что движутся к своему пределу - они стенали и кричали во сне, все глубже и глубже погружались в сновидения, приближаясь к тому пределу, когда сон победит и станет всем, лето и зима стали для них теперь одним вечным временем года, они стояли на грани времени. Это огромное солнце всех солнц, кипящий вулкан - центр мира - от них далеко, далеко. А они - здесь, где все еще царит немое ожидание, день всеобщего священного отдохновения, где над лесом все еще висит бледная от холода тень солнца, где все затенено, обернуто белыми тенями.

А смерти все больше и больше.

Однако она знала, что где-то в мире есть у нее сестра - какая-никакая, а надежда.

И вот однажды оставила она свою работу в селе, оторвалась от той жизни, которой жила, бросила все и отправилась искать сестру. Старики родственники с плачем простились с ней, а она их приободрила своей надеждой найти сестру мол, вернутся они обе вместе, и все станет лучше. И отправилась в путь. Побрела по серым дорогам, по белым дорогам, через болота, мимо озер и лесов, через старые и новые, сожженные, кое-как залатанные города. Вода благоухала, кричали птицы, мир был бесконечным, его и взглядом не окинешь, как же ей отыскать пропавшую?

Она все шла и шла. Много месяцев шла она. Стояла на ярмарках и проповедовала, торговала библиями и цветными картинками. И вот в один октябрьский вечер добралась она до огромных, пугающих окраин Санкт-Петербурга - там, в вечернем тумане, что-то двигалось и завывало, словно скулил и потявкивал огромный связанный зверь, в сумерках горели миллионы свечей, будто миллионы беспокойных глаз. Так и брела она по городу - и какой это был день? какой год? Необозримая толчея людей на углах улиц с высокими, крутыми, черными в дымчатых сумерках домами. Густая толпа народа льется вперед, в ней закручиваются неведомые водовороты. Стояла осень, все пропадало в темноте. С моря налетал дождь со штормом, потом ударили заморозки, потом посыпал снег, мела пурга. Она так и стояла на углу улицы со своими библиями и картинками. Шли месяцы, все вокруг оставалось по-прежнему незнакомым - как отыскать след пропавшей в муравейнике миллионного города? И вот однажды вечером подошла она к небольшому дворцу на канале, и когда швейцар открыл дверь, ввалилась туда со своими библиями и картинками, а швейцар толкает ее к дверям, отчего поднялся крик и шум. В тот же миг наверху лестницы она увидела какую-то ярко разодетую фигуру, накрашенное лицо. И было оно и знакомо ей, и незнакомо. За ним мерцали зеркала. Тут ее вытолкали на улицу, она поскользнулась и упала прямо в снег. Это была последняя попытка. Ничего больше уже не могло случиться, теперь она осталась одна.

Вот стоит она в снегу. Вокруг - только снег и неизвестность. Все связи порваны. Остались лишь пурга и неизвестность. Вдалеке, сквозь метель виднеется огромный застывший силуэт дворца верховной власти, выступают стены - внутри самого внутреннего покоя, в свете зеленой лампы ворочается на своем ложе царь, рвет на себе волосы, вырывает бороду, а вокруг него в снежной ночи извивается огромный скованный зверь - город.

А она стоит в снегу, в снегу одна-одинешенька.

Что видится ей теперь в снегу? Она видит мертвых, их покрывает снег, с востока на запад падает снег на убитых на войне людей и животных, везде сверкают застывшие, заледеневшие глаза.

Зима же продолжалась, то было лишь мгновение зимы вечной. Теперь ей приходилось тяжко от холода, она вынуждена была забираться под мосты и в подворотни, спать в тесноте между другими телами. Руки она отморозила, запас библий и картинок кончился, пришлось ей побираться, однажды ее даже забрали на ночь за бродяжничество. В соответствии с законом, ибо был такой закон, отвели ее, вместе с большой группой других существ неопределенного рода, к черте города и отпустили, запретив возвращаться, - и вот стоит она на невысоком холме и смотрит на город, простирающийся к горизонту (там, у горизонта, надо всем сияет море), и произносит слова птичьего проклятия.

И повернулась она к огромному Питеру спиной. Но не простила.

От холода она поняла, что мир переродится через огонь, смерть отступит.

Появится ли новая птица?

Ведь иволга-то умерла, и думать о ней нечего - никакой сестры больше нет.

Теперь девушке, или, скорее, сильной женщине, стало ясно, что все ей придется делать одной, никто ей не поможет.

(А как же человеку играть, как ему изображать, чту есть грим и чту есть кожа, чту есть картина и чту есть огонь, в какой темной комнате ломаются границы, когда проявляется у человека другая его душа?)

Сестры у нее больше не было, а вот другие вокруг нее были. Так начались ее пророчества - надо было, чтобы люди поняли, что приближается солнце смерти и воскрешения, и готовились к его приходу. Теперь она скиталась по всей округе, собирая вокруг себя толпы приверженцев. Волосы развеваются, развеваются лохмотья. Все больше и больше походит она на птицу. В лесу откроется истинный дух птицы. А когда она, под конец, все-таки дошла до родного села, старики родственники вышли ей навстречу, поверили ей безоговорочно и последовали за ней. Вначале их было не особенно много, человек, может, двадцать (некоторые следовали за ней с самой окраины имперского города), и вдруг людей прибавилось, теперь их было около сотни. А может, несколько сотен? И кто они такие? Этих она уже не знала.