Шрифт:
Ш-ших! Пульсирующая очередь снарядов проносится над самой головой стрелка. В ответ стрелок нажимает гашетку пулемета: Р-рых!
И все. Пулемет смолкает.
Немецкий ведущий взмывает вверх. Но второй истребитель делает доворот, и на его крыльях начинают биться язычки пламени. Немец пустил в ход все свое бортовое оружие, и белые плети подбираются все ближе к стрелку. Теперь уж стрелок ничего не может сделать,.. И вдруг все меняется. Разом, мгновенно "мессершмит- ты" исчезают, словно растворяются в молоке. Словно их и не было никогда. Словно их атака была всего лишь дурным сном.
Стрелок протирает глаза, оглядывается и вдруг начинает истерически, взахлеб смеяться. Ушли!..
31
Бомбардировщик выскакивает из облачности прямо на громадный багровый солнечный диск. Штурман щурит глаза.
– Командир, подходим к аэродрому. Что вы намерены делать?
– Садиться.
Штурман судорожно стискивает зубы и проглатывает внезапно перехвативший горло ком. Надо быть пилотом чтобы так просто и буднично решиться на то, над чем штурман бился от самого Кенигсберга.
– Спасибо, Василь Николаевич.
– У вас готовы расчеты?
– Да.
– Командуйте заход. Штурман смотрит на землю.
Через десять секунд начинаем левый разворот. Внимание! Разворот!
Машина делает круг над аэродромом и точно выходит на посадочную полосу.
Полоса какая-то странная - вся в пятнах, словно залатанная.
– Командир, выпустите шасси... закрылки... Дайте чуть штурвал от себя... командует штурман.
Он с удивлением приглядывается к аэродрому. Да неужели это их аэродром?!
Все вокруг изрыто громадными воронками, стоянка усеяна обломками самолетов.
Сколько же их осталось? Семь... нет - восемь машин. Всего восемь!
Теперь штурман понимает, что произошло. Налет вражеской авиации. Возможно, одновременно был произведен налет и на соседний полк, с которым они должны были идти на Кенигсберг...
Так вот что это за пятна на взлетной полосе - только что засыпанные воронки. Несмотря ни на что, товарищи ждут их и сделали все возможное, чтобы они смогли сесть...
– Идем точно, высота триста, - говорит штурман командиру. Впереди посадочные знаки.
– Высота двести... Чуть-чуть доверните вправо. Достаточно. Хорошо, командир.
– Высота сто... Идем точно. Полоса хорошо видна, все чисто.
Чувства Добруша напряжены до предела. Голос штурмана... разве это нужно пилоту, чтобы посадить машину? Оп должен сам видеть полосу. Сам!
– Высота семьдесят... Хоть на мгновение. Только на одно мгновение...
– Пятьдесят...
Пилот снимает руку со штурвала. Секунда, и бинты летят на пол кабины.
– Десять. Возьмите штурвал чуть на себя... Только на мгновение...
– Пять...
Пилот открывает глаза. Снаряд во второй раз взрывается в кабине. Мир становится еще чернее.
– Два...
Если бы штурман увидел сейчас лицо пилота, он подумал. бы, что тот сошел, с ума. Пилот улыбался. Боль стала невыносимой.
Этот полет он сделал от начала до конца, сложил по кирпичику, как каменщик складывает здание...
– Один.
Самолет касается земли. Рев моторов обрывается, словно обрезанный. Слышен стук амортизаторов.
Но Добруш уже ничего не слышит. Он выпускает штурвал из рук и повисает на привязных ремнях. В его меркнущем сознании проносится зеленое поле аэродрома, ватные облака, голубое небо... Тело пилота вздрагивает, руки приподнимаются, будто стремясь дотянуться до штурвала, и падают... Сердце смолкает.